Идея о том, что у «народа» была культура, отличная от культуры элиты, имеет долгую историю, и каждый исследователь «народной» религии должен отдавать себе в этом отчет. Конечно, это идея с древними корнями: древнерусское «поганый» происходит от латинского слова «paganus», которое буквально обозначало «деревенский житель», но использовалось ранними христианскими писателями Тертуллианом и Августином для именования «язычников» в противоположность городским «христианам» [Oxford English Dictionary 1979: 2052]. Аналогичным образом русские интеллектуалы XIX в. в соответствии с общими европейскими идеями романтического национализма приписывали крестьянству особую культурную систему, отличную от их собственной. Однако, как обнаружили русские интеллектуалы в ходе энергичных дискуссий друг с другом, оказалось чрезвычайно затруднительным убедительно идентифицировать содержание самой крестьянской культуры. Западники утверждали, что русские крестьяне невежественны и суеверны, едва ли не язычники; славянофилы же полагали, что русские крестьяне глубоко религиозны и усваивали чуть ли не с рождения самый дух христианства. Интеллектуалы советской эпохи подытожили полемику таким образом, что крестьянская религиозность сама стала рассматриваться как показатель невежества и суеверия. Характеристики русской народной культуры как «религиозной» и/или «суеверной», присвоенные ей интеллигенцией, сыграли весьма значительную роль в концептуализации того, какое направление в развитии общества нужно считать прогрессивным, и, следовательно, во многом повлияли на государственную политику. Однако такое осмысление на-

10

Предисловие

родной культуры вовсе не помогает ученым понять, чем она была для тех людей, которые были ее носителями.

В этой книге я избегаю пользоваться простыми дихотомиями между «народным» и «элитарным», между «языческим» и «христианским», между «православием» и «ересью». Вместо этого я исследую то, как религия структурирует жизнь людей, как она обеспечивает их знаками идентичности и статуса, как она предоставляет им средства для того, чтобы осмыслить свои проблемы и совладать с ними. Я прослеживаю то, как простые люди по-своему используют текст, символ и ритуал для того, чтобы санкционировать и приобщить к святости свои повседневные практики. На мой взгляд, народная религия русского Средневековья не была ни безыскусственной, ни примитивной. Напротив, она представляла собой в высшей степени сложную и плодотворную культурную систему, которая сохраняет свою привлекательность и спустя столетия. Я надеюсь, что читатели разделят со мной чувство глубокого уважения к ней.