Обычаи и верования, бытовавшие в средневековой Западной Европе, кажутся до боли знакомыми исследователям русской средневековой народной религии: святые-патроны для каждого вида деятельности, чудотворные источники и иконы, защитные амулеты, молитвы о сельскохозяйственном и человеческом плодородии, целители из мирян и духовенства 13. Однако К. Томас и его единомышленники не считают эти явления признаками устойчивости языческого сознания. Как писал советский исследователь средневековой Западной Европы А. Я. Гуревич: «То „язычество«, в котором приходские патеры обвиняли паству, было весьма условным; раз уж люди посещают церковную службу, ходят на исповедь и способны прочитать символ веры..., трудно не считать их христианами» [Гуревич 1990: 49]. В своих толкованиях народной религии медиевисты-западники не прибегают к таким определениям, как «пережиток язычества», или ценностным характеристикам вроде «суеверие»; вместо этого они говорят о «магии» как о независимом от богословских систем отношении к сверхъестественному.

В отличие от русистов, специалисты по истории Западной Европы осознают, что научное исследование народной религии

Двоеверие и народная религия

25

не должно ограничиваться определением ее христианских и языческих, «религиозных» и «магических» элементов. Они не разделяют ошибочного предположения, что «простой народ» не способен к абстрактному богословскому мышлению, понимая, что крестьяне выражают свои мысли в метафорах своей повседневной жизни [Ginzburg 1979: 87-88, 162-163 и далее]. Натали Дэвис так описывает подход, который она разделяет со своими единомышленниками: