Сравнивая труды Гальковского (1913-1916), Аничкова (1914) и Мансикки (1922), посвященные древнерусским (древнеславянским) верованиям и основывающиеся практически на одном и том же круге письменных памятников, нельзя не заметить, что при общем

50 В.ЯПЕТРУХИН, СМТОЛСТАЯ

для трех авторов филологическом (текстологическом) подходе к исследуемым средневековым текстам каждый автор по-разному видел дальнейшие возможности, задачи и методы интерпретации этого материала как источника для изучения древнеславянских верований. Гальковский реконструирует «языческую религию русских славян» в ее целостности, все ее основные культы и институты, а затем анализирует отношение церкви к язычеству и отношение язычества к христианству, выделяя главные «критические» точки, по которым развертывается многовековая полемика между двумя религиозными системами (идолопоклонство, колдовство, суеверия, игры и пляски, языческие элементы свадебного и погребального обрядов, понятие греха и др.). Аничков остается историком литературы и исследует христианские слова и поучения как явления средневековой литературной традиции, соблюдающие определенный литературный канон9 и потому не могущие служить прямым источником для изучения язычества. Его интересует и сам этот канон, и особенно отступления от него, его интересует культурная программа и позиция (и даже психология) средневековых книжников, переводивших, редактировавших, переписывавших или пересказывавших слова и поучения, причем особое значение он придает «вставкам» как возможным прямым свидетельствам о верованиях и обычаях, актуальных для времени создания текста. Мансикка, продолжая дело своих предшественников, идет дальше по крайней мере в одном отношении — он пытается рассмотреть данные письменных памятников (и археологические свидетельства), так сказать, в их исторической перспективе, проследить их соответствие позднейшим (вплоть до современных ему) данным, относящимся к верованиям и обрядам славянских народов и их соседей. И в этом смысле он выступает не только как филолог, но и как этнограф, соединивший в себе достоинства русской научной филологической школы и финской этнографической научной традиции. Но полностью научный замысел Мансикки, по-видимому, должен был реализоваться во втором томе его исследования, который, как уже было сказано, так и не был написан.