До сих пор плакальщик обращается к усопшему, называя его своим кормильцем, защитником и покровителем3.

Аналогичными словами описывается в «Ипатьевской летописи» оплакивание Владимира Васильевича (6796).

2 Ср. также в Лаврентьевской летописи под 1237 г.

3 Барсов. Причитания Северного края, с. 48 и след., 58 и след.: «Кормилец»; Аза-довский М. Ленские причитания, 48, 52,54: «нет кормильца, опекуна, защитника, советчика, того, кто одевает; Етнографічний збірник ХХХ1-ХХХІІ, 67,107; Шейн, Русские народные песни 561 (Тула): «кормилица»; Шейн. Материалы для изучения быта и языка русского населения северо-западного края I, ч. И, 638: «Кормилец»; Этнографическое обозрение 1907, III, 89, 91: «Отец-кормилец».

354

Приложение

В сообщениях иностранцев, описывавших восточнославянский погребальный ритуал, подобающее внимание уделяется жалобе по покойнику как важной составной части ритуала. Согласно одному английскому наблюдателю, причитание вменялось в обязанность близким, причем погребение считалось тем пышнее, чем больше женщин причитало (Die Religion der Ostslaven, S. 371)*. Там, где женщины из ближайшего семейного окружения и из среды знакомых забыли искусство причитания или не придавали ему должного значения, помогали специально нанятые для этого женщины-плакальщицы. Согласно одному сообщению, церемония причитания не проводилась, если смерть наступала при чрезвычайных обстоятельствах (например, была насильственной) (S. 372, ср. также S. 374): в похоронной процессии самоубийцу сопровождали ejulantes atque ficto sonitu plorantes 5 foeminae ). Мы узнаем также подробности о том, где оплакивали покойника: дома, пока он там находился (S. 349, 359, 365); стоя вокруг тела, на улице по дороге на кладбище (S. 361,366,370,374,376) и на могиле — либо перед, либо после предания тела земле (S. 356, 359, 365); перед захоронением (S. 366,374,376). Кроме того, было принято причитать в дни поминовения и во время традиционных поминок на могилах (S. 359, 365).

По свидетельствам иностранных наблюдателей, причитание обычно сопровождалось громкими воплями и ужасными криками (S. 365, 370, 371, 374, 375). Вопившие вокруг тела женщины-плакальщицы, чьи лица были покрыты холстом, потому что их не разрешалось видеть, выли и кричали, «как волки и собаки» (S. 361) или, как выражается Адам Олеариус, «поднимаются с жестами и причитаниями: то кричат, что есть силы, то замолкают ненадолго, то снова одновременно начинают оплакивать преждевременный уход своего друга» (S. 366). Цель причитаний ясна. Покойному хотели показать, как дорог и незаменим он для близких. В этом смысле особенно характерны выражения боли, призванные ввести покойного в заблуждение. Адольф Люсек видел в Москве женщин, которые бросались в могилы к своим мужьям и — как это часто выражено и в плачах по умершему — были готовы умереть вместе с ними, но оставались там лежать лишь до тех пор, пока труп не начинали засыпать землей; в это мгновение они быстро выскакивали из могилы (S. 374).