Оплакивание сопровождало ритуал погребения. Не сообщается, были ли предписаны определенные моменты для ритуального опла-

1 Статья «Zur altostslavischen Totenklage». Von V.J.Mansikka опубликована в кн.: Juhlakirja JrjÖ Wichmannin kuusikymmenvuotispäiväksi // Mémoires de la société fïnno-ougrienne. LVIII. Helsinki, 1928. S. 138-153.

2 Имеются в виду российские источники (A.A.)

3 Причитания Северного края, «Введение». А Киевская старина. 1904. XII. С. 151-152.

350 Приложение

кивания. То, что среди прочего оплакивание производилось сразу после наступления смерти, видно из того места в Летописи, где идет речь об ослеплении князя Василия1.

Согласно «Житию Александра Невского», народ скорбел о популярном князе в плачах уже до его смерти2. С другой стороны, как следует из сообщения об Ольге3 и из «Стоглава» («Въ Троицкую су-боту по селомъ и по погостомъ сходятся мужи и жены нажальникахъ и плачутся по гробомъ съ великимъ кричаньемъ»), причитания исполнялись и позже на могиле.

В дошедших до нас фрагментах плачей обычно выражено стремление показать, как дорог был умерший его близким. Восхваляя заслуги покойного, жалобщик изображает положение лишившихся своего дорогого и всесильнейшего покровителя и защитника как чрезвычайно тяжелое, если не безнадежное. К умершему при этом обращаются как к живому человеку. С большой долей лести ему приписывают только хорошие качества. Сожалеют, что не могут больше лицезреть его красивое лицо и слышать его голос. Часто его уход сравнивают с закатом солнца. Оплакивая смерть князя Мстислава, «лучшие мужи Новгорода», согласно «Ипатьевской летописи», используют следующие слова: «нын£ же, господине, уже к тому не можемъ тебі узріти, уже бо солнце наше заидены, и во обиді всимъ остахомъ» (1178). Слова повторяются в 6796 (1288), в сообщении о смерти Владимира Васильевича. В предании о мытарствах Бориса и Глеба, в котором сохранились два христиански окрашенных плача по покойнику, святому Борису, оплакивающему смерть своего отца, среди прочего приписываются следующие слова: «Увы мні, світе очию моею, сияние и заре лица моего, бъздро уности моей, наказание недоразумения моего... Къ кому прибегну, къ кому възьрю, къде ли на-сыщюся таковааго благааго учения и наказания разума моего! Увы мні, увы мні, како зайде, світе мой, не сущу ми ту, да быхъ ноні самъ чьстьное твое тіло своима рукама съпряталъ и гробу предалъ, нъ то ни понесохъ красоты мужьства тіла твоего, ни съподобленъ быхъ ціловати добрлЬпныхъ твоихъ сідиш>. Нъ, о блажениче, помяни мя въ покои твоемъ! Сердце ми горить, душа ми съмыслъ съму-щаеть, и не вімь, къ кому обратитися и къ кому сию горькую печаль простерети»5.