Затем он услышал обрывок музыкальной фразы, пришедшей из ночи. Звук был слабее того, который он слышал с холма, и он посмотрел на Борса, желая убедиться, что это не его фантазия. Борс мотнул головой в сторону Галерного пролива.

— Они играют на берегу.

— Вдвоем?

— Каждую ночь с тех пор, как Карла ушла из обержа.

Борс протянул руку, Тангейзер отдал ему ружье и пустые сумки, затем развернулся, чтобы идти.

— Матиас.

Тангейзер остановился.

— Брат Людовико вернулся.

Рука Тангейзера сама схватилась за рукоять кинжала.

— Я и сам хотел, — сказал Борс, — но убить его будет не так просто. Брат Людовико теперь у нас рыцарь «по праву». Итальянского ланга.

— Людовико вступил в Религию? — переспросил Тангейзер.

— Завоевал их расположение подношением реликвий, принял участие в драке.

— Не думал, что Ла Валлетт такой глупец.

— Людовико все уважают, а итальянцы даже любят.

Тангейзер провел рукой по лицу.

— Да здесь творится еще больший бедлам, чем мне казалось.

— Превратности войны, — пожал плечами Борс. — Пока что от него не было неприятностей, насколько мне известно, но его шпионы суют свой нос повсюду, так что берегись.

— Беречься? — удивился Тангейзер.

Сама мысль об этом казалась глупостью. Как и все его старания. Он завяз в глупости еще глубже, чем завяз в крови, и будет барахтаться в обеих, пока не утонет либо в одной, либо в другой. Злодеяния этого дня едва не сломили его, в какой-то момент Тангейзер поймал себя на том, что его разрывает между приступом ярости, слишком огромной, чтобы у нее имелся какой-нибудь объект, и приступом веселья, из которого он мог бы уже не вернуться. Затем музыка снова приплыла из вечернего воздуха, и этот момент прошел.

— У тебя вид человека, больше не принадлежащего этому миру, — заметил Борс. — Пойдем, выпьешь со мной бренди. Мы напьемся и будем говорить о старых добрых временах.

— Борс, — сказал Тангейзер, — обними меня, друг.

Тангейзер обхватил руками широченные плечи: так утопающий мог бы хвататься за ствол дерева. Дерево пришло в такое смущение, что покачнулось, но все-таки не упало. После чего Тангейзер развернулся и пошел по разбитым улицам в сторону Галерного пролива.

Он обнаружил женщин в кольце камней у самой воды. С близкого расстояния лютня Ампаро звучала нежно и чисто, ноты, слетающие с ее многочисленных струн, возносили наверх смелый звук виолы Карлы, словно крылья множества колибри. Обе женщины казались совершенно потерявшимися внутри облака бесконечной красоты, сотканного ими самими, глаза их были закрыты для этого мира, лица поднимались к небу в моменты экстатического парения, склонялись к плечам, когда они ныряли в глубины собственных сердец, отыскивая там зерна истины. Если чаши космических весов могли когда-нибудь прийти в равновесие, если бы скорбная мера горестей, растущая на одной чаше, могла бы вдруг обратиться вспять и уменьшиться, то это происходило здесь и сейчас, благодаря силе той незримой магии, которая наполняла собой воздух.