Тангейзер нашел себе место и сел послушать. Он был здесь не один. Наверное, десятка четыре человек собрались вокруг; они могли собраться так в базарный день около жонглера или клоуна. Солдаты, крестьяне, женщины, стайка чумазых мальчишек, пара оборванных девчонок, держащихся за руки, — у этих двоих были пустые лица и затравленные глаза детей, видевших самое страшное на свете. Некоторые пришли со свечами и лампами, отбрасывавшими полукружия света, которые быстро терялись на неровной земле. Все держались на расстоянии. Сидели, стояли, опускались на корточки, но все без лишней суеты. У некоторых на щеках блестели слезы. Некоторые остановились из одного лишь любопытства. Некоторые казались озадаченными или смущенными, словно пропасть между красотой музыки и окружающим их кошмаром была слишком велика, чтобы через нее можно было перекинуть мост.

Сами музыкантши не сознавали ничего, кроме божества. Царство, где они скитались, лежало далеко за пределами этого мира, и его очарование было драгоценным даром, который они несли остальным; потому что этот мир был настолько темным, настолько пронизанным горестями и смертью, настолько отстраненным от всех мыслимых миров, что осветить его, хотя бы на мгновение, светом царства, в котором правила гармония, — это все равно что сорвать с небес и вручить каждому по звезде.

Подошел на цыпочках Борс, сел рядом, протянул кожаную флягу. Тангейзер сделал глоток и подавил вздох. Судя по привкусу, бренди держали в шлеме, но от него по телу разливалось тепло. Тангейзер сделал еще глоток и вернул флягу Борсу. Борс кивнул головой на музыкантш и горделиво задрал нос, будто лично обучал их. Пока они слушали, казалось, власть времени исчезла навеки, но вечность тоже один из наместников времени, и наконец женщины прекратили играть; они сидели в кольце тишины, и тишина были почти так же прекрасна, как та музыка, которую давно унесло прочь ветром.

Девушка из публики захлопала в восторге, но кто-то шикнул на нее, будто бы они были в церкви. Затем мало-помалу люди разошлись и побрели к развалинам, будто призраки, призванные в свои могилы светом нового дня, берег пролива опустел, и только Борс с Тангейзером остались. Уходящие люди забрали свои лампы, и, когда последний желтый огонек исчез на улицах, Тангейзер заметил быстро промелькнувшее вытянутое лицо, выхваченное из темноты светом. Лицо, поражающее своей орлиной красотой и лишенными растительности щеками. Тангейзер схватил Борса за локоть, указал рукой, но лицо уже исчезло, и он не знал теперь, в самом ли деле видел его.