Тангейзер нашел глазами Английский оберж на улице Мажистраль. Оберж был одним из нескольких домов, которые, кажется, не пострадали. Борс проследил за его взглядом и, когда Тангейзер пошел к лестнице, сказал:

— Женщины больше не живут в оберже.

Тангейзер посмотрел на него.

— Карла переехала со всеми своими пожитками неделю назад. Сбежала, словно вдруг обнаружила, что в доме полно привидений, но так и не сказала, в чем причина. Говорит, в госпитале у нее есть койка, на которой она может спать, когда пожелает и всегда находиться под рукой, на случай если потребуется ее помощь.

— А Ампаро?

— Ампаро живет в конюшнях, на соломе, рядом с Бураком. Не волнуйся, я приглядываю за этой парочкой. В смысле, за обеими женщинами, ну и за конем тоже. — Он пожал плечами в ответ на хмурый взгляд Тангейзера. — Они обе своенравны. Что еще мне оставалось?

Когда они спустились с лестницы, паж Ла Валлетта, Андреас, который выжил после ранения в горло, полученного в первый же день осады, сообщил им, что Гуллу Кейки передал свои донесения великому магистру и магистр теперь ожидает немедленного рассказа Тангейзера о турецких позициях. Тангейзер привел юношу в замешательство, заявив, что не обладает никакими сведениями, которые помогут продлить жизнь города, если он сообщит их немедленно, а посему, со всем его уважением и наилучшими пожеланиями, великий магистр может подождать до утра, когда и узнает все, что известно ему самому.

Тангейзер оставил Андреаса стоять посреди улицы и направился к госпиталю. Он двинулся туда, подчиняясь инстинкту, капризу, он слишком сильно устал, чтобы задаваться вопросами или противиться желанию. Он хотел видеть Карлу. Он хотел видеть, что отразится на ее лице, когда она увидит его. Может быть, дело в мальчике. Он хотел сообщить ей, что Орланду жив. Может быть, дело в чем-то еще.

Когда они дошли до площади, где стоял госпиталь «Сакра Инфермерия», оказалось, что вся она занята телами израненных людей, — урожай сегодняшней битвы был уложен окровавленными рядами. Люди страдали, лежа под звездами, их многочисленные увечья и отсеченные конечности были прикрыты одеялами, изношенными от бесчисленных стирок и частого использования. Братья-монахи и капелланы, евреи и мальтийские женщины, как могли, облегчали страдания несчастных, среди которых были и их любимые. После того что видел Тангейзер сегодня днем в турецком лагере, у него не было причин особенно им сопереживать: эти люди, по крайней мере, получали помощь не от вражеских копий и не от копыт, — однако же он все равно сопереживал, сам не зная почему.