В темноте рядом с ними раздалось звяканье, и Матиас поднял голову. В его глазах появился смертоубийственный блеск, и Карла поняла: не будь ее сейчас здесь, он выхватил бы меч и утолил жажду крови. Она обернулась через плечо, и внутри ее все перевернулось.

Людовико стоял между камней в полном доспехе черного цвета, и доспех был в обрывках дерна и пятнах грязи. Шлем свешивался с левой руки, болтаясь на ремешке. В его глазах отражался яркий свет, хотя лицо осунулось от усталости.

Людовико произнес:

— Не найдется ли у вас, чем подкрепиться собрату-христианину?

Он не сводил глаз с Карлы, и она отвернулась. Она была испугана. Страх змеей заполз в нее и был гораздо неприятнее всего, что она испытала на поле боя. Матиас коротко взглянул на нее. Карла чувствовала, что бушующая в нем ярость готова вырваться на свободу, и надеялась, что он сумеет ее сдержать, хотя она и не понимала зачем. Тангейзер встал и заговорил с Людовико:

— Если у собрата хватает духу спросить, тогда пусть садится рядом, добро пожаловать.

Людовико подошел ближе. Он прихрамывал, но хромали почти все воины гарнизона, кроме разве что Борса. Он поклонился Карле и сел. Положил рядом шлем, стянул перчатки, заскорузлые и липкие от крови. Людовико перекрестился и пробормотал благодарственную молитву на латыни. Матиас протянул ему флягу с вином, поглядел, как тот пьет, потом забрал флягу и выпил сам. Людовико ел, отламывая маленькие кусочки, которые жевал долго, с аскетической неторопливостью. При этом он смотрел в какую-то точку, видимую только ему одному.

Матиас внимательно разглядывал Людовико.

Никто ничего не говорил.

Карла ощущала себя все более и более неловко. Это было похоже на состязание, правил которого она не знала и в условия победы могла входить чья-нибудь внезапная смерть. Карла не могла придумать, что ей сказать, поэтому не говорила ничего. Она не знала, уйти ей или остаться, поэтому сидела, неподвижная и напряженная. Она исподтишка поглядывала то на одного мужчину, то на другого, но ни один из них не глядел на нее. Карла положила сцепленные руки перед собой и уставилась на собственные колени. Во рту стало как-то противно. Молчание, повисшее над костром, сделалось громадным, оно было теперь больше самой темноты, и даже шум битвы на его фоне показался приглушенным и далеким. Когда наконец Карла больше не могла его выносить, она начала подниматься.

Оба мужчины тут же вскочили.