Он посмотрел на Кристофера еще раз. Сумел ли тот разглядеть его или нет? Уходи сейчас же, велел он себе, пока не стало слишком поздно. Он поднял руку.

— Да пребудет мир с тобой и всеми твоими родными, — произнес он.

Затем развернулся и вышел за порог, где его ждала лошадь.

— Задержитесь немного, — окликнул его сзади Кристофер. — Разделите с нами завтрак.

Ибрагим замер на пороге. Жгучая боль острым ножом пронзила его сердце. Пропасть разверзлась у ног, как разверзлась у этого же порога много жизней тому назад. Стоит ли ему пытаться вернуть хотя бы небольшой кусочек того, что у него отняли? Или же все это ушло навсегда и не потеряется ли он еще больше от подобной попытки? Знакомый голос зазвучал в голове и на знакомом языке — языке, вспомнил он теперь, на котором он сам отдавал приказы в Нахичевани, — прорвался сквозь его мучения.

«Все прошло. Все кончено. Они больше не твой народ. Пусть они живут в своем мире».

Ибрагим бросил через плечо:

— Вы очень добры, господин, но неотложные дела зовут меня в Старый Стамбул.

Он сел верхом и уехал, не оглядываясь назад. Но, сделав это, понял, что не сможет вернуться в Стамбул. Это тоже уже в прошлом. Турки тоже не его народ. Если во всем мире и был человек, вообще не принадлежащий ни одному народу, то это был он сам. Он был одинок. И он был свободен.

* * *

— Вместо того чтобы поехать на юг, я направился на запад, — сказал он Ампаро, — в Вену и в земли франков, к войнам, глупостям и чудесам совсем иного характера. Но это уже другая история.

Ампаро глядела на него мокрыми от слез глазами, кажется, еще более недоумевающая, чем раньше.

Он отвернулся.

— Теперь ты понимаешь, — сказал он, — сам я видел отца, но не позволил ему увидеть меня.

Ампаро сказала:

— И какой во всем этом смысл? Он любил тебя. Он отдал бы все, что угодно, лишь бы увидеть тебя.

Едва ли он хотел услышать именно это. Тангейзер чуть было не ответил: «Мне было стыдно. И я не мог рисковать тем, что стыдно станет и ему». Но с него уже было довольно подобных тяжких разговоров. Поэтому он сказал:

— Во всем том, что я делаю, вообще не много смысла. Иначе с чего бы мне возвращаться в эту скорбную дыру?

— Ты больше не любишь меня, — сказала она.

Это обвинение застало его совершенно врасплох, и он выпалил:

— Чепуха!

Она склонила голову набок и внимательно посмотрела на него — так дикая птица могла бы изучать приземленное создание гораздо крупнее, гораздо тяжеловеснее и глупее ее. Конечно, его ответ требовал пояснений. Но если он пустится в объяснения, ему в итоге придется признаваться в любви.