Дана подняла глазированный глиняный кувшин и одарила Тангейзера улыбкой, которая лишь внешне казалась застенчивой. Он отказался от добавки вина, закрыв одной рукой свою кружку, но не отказал себе в удовольствии свободной рукой поласкать под юбкой ее икры. Кожа была прохладная, гладкая, приятная на ощупь, она мимолетно прикоснулась грудью к его щеке и произнесла по-сербски вполголоса какие-то ласковые слова. Он заерзал в кресле, явно возбужденный, его рука под юбкой скользнула выше. Она делила с ним ложе, и много раз за последние недели они уединялись в глубине склада; эти свидания делались все чаще — сейчас уже они происходили несколько раз за день! — и он понимал, что ему следует быть сдержаннее. Однако мысль отправиться к себе в комнату, теперь, когда колбаса и вино удобно улеглись у него в желудке, казалась ему особенно привлекательной. Любовь помогает пищеварению. Но пока остается несколько невыполненных дел, даже и думать нельзя о том, что сейчас так сильно отвлекает его внимание. Он почуял аромат ее тела и вздохнул… Побыть бы с ней, а потом немного поспать — и какой еще радости ему желать от космоса?

Его ладонь легла на ее ягодицу, кончики пальцев провели по тугой плоти вдоль ложбинки: осязая подобные формы, он не уставал восхищаться безграничному совершенству Творения. Дана взъерошила ему волосы, а он откинулся в кресле. Да только слишком уж долго он предавался эротическим грезам. Не успел он взять ее за руку и увлечь за собой в комнату, как из глубин «Оракула» вынырнул Сабато Сви и уселся за стол.

Не считая вежливого кивка, Сабато не обратил на Дану, сверкнувшую на него недобрым взглядом, ни малейшего внимания. Он расчистил среди книг место для своих локтей, тряхнул засаленными кудрями, свисающими из-под ермолки, и улыбнулся одними глубоко посаженными глазами, в которых вечно полыхало пламя божественного безумия. Сабато выудил из рукава письмо, и Тангейзер вздрогнул. Он никак не мог заставить себя протянуть руку, однако из подсознательной вежливости стал тискать зад Дины с меньшим пылом и даже выдавил из себя приветствие.

— Сабато, — произнес Тангейзер, — какие новости?

— Перец, — сообщил Сабато Сви.

Бесстрашный Сабато был евреем из венецианского гетто. Он был на десять лет младше Тангейзера и на столько же лет мудрее в вопросах, жизненно важных для процветания их дела. Они были партнерами уже пять лет и за это время ни разу не поссорились, даже когда по какой-либо оплошности оказывались перед угрозой рабства или чего-нибудь похуже. Сабато вызывал восхищение тем, как вызывающе умудрялся обходить законы, выстраивая тонко просчитанную интригу, тем, как впадал в безмолвную ярость, когда трудные переговоры достигали своего апогея, тем, как задавал ехидные вопросы громилам в полтора раза выше и в три раза здоровее его. И если не считать нескольких случаев, о которых и говорить не стоит, Сабато всегда ухитрялся оказаться в выигрыше. Тангейзер был осторожен в своих привязанностях, поскольку те, к кому он благоволил, слишком уж часто навлекали на него разные напасти, но если кому-то и было суждено его похоронить, то это был именно Сабато Сви. Ни одного человека Тангейзер не любил так сильно, как его.