Руджеро заломил руки. Потом продолжил.

— Я не смел взглянуть в глаза доброго священника. Когда обряд был завершен, он повел меня в ризницу, внес имя мальчика в церковную книгу и написал бумагу, которую вы сейчас держите. Он дал мне ее прочитать, затем запечатал и запер у себя. Он пообещал отдать мне свидетельство о крещении, как только убедится, что ребенок в хороших руках. Если же нет, эта бумага станет доказательством чудовищного преступления.

Тангейзер взглянул на подпись.

— Мальчик был окрещен, священник проявил порядочность и проницательность. Что дальше?

— Я упал на колени и умолял простить того убийцу, который живет в моей душе, но Бенадотти отказался меня исповедать. Он назвал мне имя одной женщины в Эль-Борго. Она поможет найти кормилицу, если я захочу. Если же нет, я никогда больше не переступлю порог этой церкви, и, какое бы наказание я ни понес, мне будет наверняка отказано в Царствии Небесном.

Тангейзер едва не схватил его за грудки.

— Ты спас мальчика?

— Я отвез его в Эль-Борго той же ночью.

Тангейзер был так близок к отчаянию, что эта новость едва не лишила его голоса. Но он хотел знать больше.

— И как фамилия тех людей, которые взяли его на воспитание?

— Бокканера.

— Они вырастили его?

Руджеро опустил голову.

— Отец работал на верфях, погиб при постройке галеры.

— Но ты знаешь, где сейчас мальчик?

— В последний раз я видел его, когда мальчику было семь лет, когда подошел к концу договор по его воспитанию, за которое я платил из своего кармана.

— Орландо Бокканера, — произнес Тангейзер. — Значит, насколько тебе известно, он все еще жив и находится в Эль-Борго?

Руджеро кивнул. Тангейзер взял с конторки статуэтку Девы Марии и сунул Руджеро в руки.

— Клянись Святой Девой, клянись своей жизнью, которой ты запросто можешь лишиться, проклятием, на которое ты обречен, если солжешь.

— Клянусь всем, — сказал Руджеро. — Клянусь кровью Христовой.

— Орландо Бокканера. — Тангейзер снова повторил имя, словно заклинание. — Ты так и не рассказал графине, что сделал? Почему?

— К тому времени, когда я отдал младенца семье Бокканера и вернулся из Эль-Борго, госпожи Карлы уже не было, ее отправили на галере в Неаполь. Брачный контракт был заключен. Я больше никогда ее не видел. Мой хозяин дон Игнасио любит, чтобы все делалось аккуратно.

— Да уж.

Тангейзер подумал о Карле, и его сердце сжалось. Запертая на вонючем корабле, еще не успевшая отправиться от родовых мук. Сраженная горем и бесчестьем, обреченная на неведомые ужасы чужой, далекой земли. И все это всего в пятнадцать лет. Уже не в первый раз Тангейзер становился свидетелем бездушия и жестокости, с которыми средиземноморские франки обращались с собственными родственниками, особенно когда речь шла об опозоренной фамильной чести. А внебрачные связи доводили их до безумия. До убийства. Тангейзер сам не отличался излишней деликатностью, когда требовалось действовать жестко, но от этого дела у него закипала кровь. На ум ему пришла одна мысль.