— Эти улицы — здесь, здесь и здесь — тоже стены. Коридор. Превратите эти дома в поле битвы и, когда они прорвутся, ударьте по ним снова.

— Битва едва началась, — произнес Ле Мас, — а ты уже представляешь себе нехристей посреди города.

— Мустафа считает это делом решенным, — ответил ему Тангейзер.

— Капитан Тангейзер прав, — сказал Ла Валлетт. — Работа поможет людям понять, что ждет нас впереди и что требуется для защиты.

Заговорил сухопарый кастилец Заногерра.

— Капитан, простые солдаты считают янычаров настоящими демонами. Как бы вы посоветовали нам развеять эти предрассудки?

— Предрассудки? — вспыхнул Тангейзер. — Янычары — люди Господа, точно так же, как и вы сами, лучшие среди равных и равные вам. — Он пропустил мимо ушей возмущенные возгласы: скоро они сами все узнают. — Но у них слишком легкие доспехи, и Мустафа напрасно жертвует их жизнями. В этом его слабость. Он эфенди-яроглы, кровный потомок Бен Велида, знаменосца пророка Мухаммеда. Он не знает страха. Он сам внушает страх. Он знаком со всеми военными тактиками и прежде всего с осадной. Но он несдержан. Он тщеславен. Он горд. Сломайте его гордость. Берегите своих людей. — Он коротко взглянул на Ла Валлетта. Не для того, чтобы осудить великого магистра, просто, если он не будет высказывать своего мнения, рыцарям от него не будет никакой пользы. — Вчерашняя вылазка через Провансальские ворота была лишена смысла, порыв…

— На каждого нашего павшего пришлось десять их, — возразил Заногерра.

— Вы не можете позволить себе пожертвовать даже одной жизнью к десяти, — продолжал Тангейзер. — Мустафа может. Мустафа будет. Бравада подпишет вам приговор. Предоставьте янычарам действовать безрассудно. Поскольку, хотя они и лучшие среди равных, они всего лишь люди. Через некоторое время им наскучит впустую жертвовать жизнями. Им надоест дурная пища, грязная вода и изнуряющая жара. Капля за каплей подточите их веру в то, что Аллах им благоволит. Подорвите гордость Мустафы. — Он взглянул на Ла Валлетта. — Но если вы собираетесь разбить турецкое сердце — а я не могу назвать ни одного человека, которому это удалось, — вам придется ожесточать свое сверх всякой меры.

— Вы ведь не обидитесь, если я скажу, что вы мыслите, как турок, — сказал Ла Валлетт.

— Не обижусь — напротив, — отозвался Тангейзер. — Вас они считают совершенными дикарями.