Последнее письмо Н. С. Ушаковой [1] княжне М. М. Волконской [2] (в Рим), 1917 г.

Петербург,

3/16 сентября 1917 г.

Милая Маша,

Не знаю, как до Вас дойдет это письмо! Французский офицер обещал мне послать его через итальянского курьера. Посмотрим. Ваше от 27 мая с. с. я  получила нашего 22 августа.

Я стара и скелетно худа, но жива. Делается у нас что-то невообразимое. Шляются по улицам расстегнутые и сытые до мерзости  солдаты, все говоря о политике. Глупость стоном стоит в воздухе. Вот уж по словам А. Толстого: «Как люди…гадки, начнет, как Бог, а кончит, как свинья».

Вы знаете, как я ненавидела самодержавие и этого несчастного государя, как я его презирала. Я была счастлива революции, но я не думала, что Россия такая бессовестная и хамская страна. Никто в ней не выдержал экзамен. Царь смотрел из рук Распутина, генералы изменяли, Церковь молчала и кадила всякой дряни, купцы наживаются на голоде, солдаты, подлые трусы бегут с фронта, зверствуют, грабят и покрывают себя неувядаемым позором, крестьяне грабят помещиков и своим же братьям не дают хлеба в армию, одним словом никто своей родной земли не любит, в уж когда народ не любит родины,  то он и не достоин самостоятельности и исторического независимого существования. Все мое страдание происходит ото того, что я презираю всем существом эту Россию, которую так люблю.

Что нам дала революция, так это освобождение Церкви. Теперь молиться можно, и это единственное утешение. Как только Керенский был сделан министром юстиции, я ему написала о том, что пора освободить митрополита Андрея и о. Федорова, а сама поехала с о. Иоанном [3] в Ярославль. В день нашего приезда туда, Керенский телеграфировал снять стражу его, а на другой день мы свиделись. Этот святой человек был радостен и спокоен. Первые его слова были: «Да я бы миллион лет провел в заточении, чтобы Церковь была свободна».

Он уверял, что ему было все время очень хорошо, и только мало помалу я от него вытянула рассказ о том, как его таскали из города в город, затем как в Курске он провел около двух лет в таких мансардах, что он почти не мог выпрямиться. Некого к нему не впускали, не давали ни газет, ни писем. В Суздальском монастыре он был несколько месяцев в прихожей настоятеля. А когда я сказала – да ведь целый день шмыгали мимо Вас – он ответил: «Да ведь нельзя ходить через прихожую, но мне поставили ширму, так что мне не так было худо».

Когда на другой день мы вернулись домой Ив. Алекс. пошел к другу Керенского и добыл там рекомендательное письмо к нему. Со страхом и трепетом поехала я в Г. Думу, подружилась с преображенским солдатом, который очень любезно проводил меня в какую-то комнату, где выдавались пропуски; там я узнала, что министра в Думе нет, он в Министерстве юстиции. Я туда.

Вот тут была заметна разница со старым режимом. Все были удивительно любезны. Керенский председательствовал в какой-то комиссии, принять меня не мог, но приказал выдать мне освободительный документ для митрополита, и через два часа я уже ехала в Ярославль.

Митрополит через неделю был в Петрограде, а через две недели вернули Федорова из Тобольска. Преосвященный жил у нас 10 дней, рукополагал галичан священников у нас, конфирмировал, венчал одну чету, одним словом все было хорошо. Он уехал в Рим и оставил нам экзархом о. Федорова.

У нас все здоровы, о. Иоанн взял частное место, т. к. жизнь тяжела донельзя. Я провел лето в пансионе у знакомых в Удельной, теперь здесь. Как проживем зиму, не знаю. Слыхали-ль Вы об Обществе Поборников Соединения Церкви, учрежденном Петром Михайловичем. Вошли в него все здешние католические епископы, два схизматических, все наши священники, несколько латинских священников и получаются постоянные письма в редакцию «Слова Истины» с просьбой записать и с пожертвованиями на журнал. В Обществе участвуют Ухтомский [4] и Алексей Оболенский [5]. Петя очень загорячился. Он мне читал письмо Лили о Михаиле. Утешительно. Я про остальных ничего не знаю.

Архив князя Петра Волконского, документ № 536, машинописная копия.