Роберт Тафт SJ - профессор Папского Восточного института в Риме, иезуит византийского обряда, рукоположенный в священный сан епископом Николаем Елько (Elko) в 1963 г. Всемирно известный литургист, Тафт считается одним из ведущих экспертов по истории христианского богослужения. Он - автор свыше 250 научных работ, главным образом, по восточной литургике, включая 5 книг (в апреле 2004 г. было уже 642 публикации, включая 14 книг плюс 7 редактирований или соредактирований), одна из которых «Литургия часов на Востоке и Западе» получила первое место от Ассоциации Католической печати США (Catholic Press Association) как лучшая богословская книга 1986 года. Многие его труды переведены на арабский, армянский, болгарский, голландский, греческий, испанский, итальянский, каталанский, немецкий, малаяламский, португальский, русский, словацкий, украинский, французский и чешский языки.
О. Роберт Тафт читал лекции и преподавал в Англии, Армении, Бельгии, Болгарии, Венгрии, Германии, Греции, Канаде, Египте, Индии, Ираке, Ирландии, Италии, Нидерландах, России, Северной Ирландии, Словакии, Турции, Украине Франции и ,конечно, в США. Он является консультантом Ватиканской Конгрегации Восточных Церквей, членом наблюдательного совета (Board of Visitors) Школы религиозных исследований Католического университета Америки с 1989 г. до современного момента реорганизации богословского образования в США, советником Делегата по русским делам Генерального настоятеля Общества Иисуса (1989-1990 гг., в тот момент, когда католическая иерархия в бывшем СССР практически не существовала, но потом была возобновлена), членом Национального комитета США по византинистике, членом и бывшим президентом (1985-87 гг.) Международного Литургического общества (International Societas Liturgica), членом комитета Епископской конференции США по экуменическому диалогу с Восточными Православными Церквами (1978-1994 гг.), редактором издания «Orientalia Christiana Analecta» (Рим) и членом редколлегий нескольких научных журналов, лауреатом многих академических наград, одна из которых – недавняя почетная степень Колледжа Св. Креста в Ворсестере (Worcester) в мае 1990 г. и в ноябре 1990 г. - Медаль Йоханнеса Квастена за отличие в исследованиях и лидерство в религиозных науках от Католического университета Америки.
Он также известен своим чувством юмора. Пару лет назад его студенты в Университете Нотр Дам (США), где он служит приглашенным профессором литургики в аспирантуре с 1974 г., опубликовали брошюру «Высказывания о. Роберта Тафта SJ» (The Sayings of Fr. Robert Taft, S.J.), содержащую собрание острот, которыми он оживляет свои лекции.
Уровень профессиональной квалификации о. Роберта Тафта SJ очевиден, его длительный жизненный путь, посвященный апостольству в Восточном христианстве заставляет обратиться более, чем на сорок лет назад к первым дням его призвания. В 1991 г., который был объявлен годом Св. Игнатия Лойолы, редактор журнала «Диакония» (Diakonia) взял интервью у о. Роберта, с просьбой поделиться с читателями своими размышлениями о его служении как иезуита на протяжении длительного и плодотворного периода деятельности (career).

Диакония:
О. Роберт, что бы Вы хотели сообщить нашим читателям о том, каким образом Вы оказались вовлеченным в служение Восточным церквам.

О. Роберт Тафт:
Я вступил в иезуитский новициат провинции Новая Англия в Шадоубруке (Shadowbrook), штат Массачусетс, 14 августа 1949 г. после окончания Академии ЛаСалле в г. Провиденс (Providence). Именно в Шадоубруке я впервые услышал о Восточном католичестве. В новициате вместе со мной был один послушник из Ирака, происходящий по своему рождению из Сиро-Антиохийской традиции. Существование таких католиков стало большой новостью для меня. Это был целый пласт кафолической (Catholic) жизни, истории, культуры, о которых раньше я ничего не знал. У меня всегда был пытливый, ищущий ум, (даже в детстве меня в шутку промыслительно прозвали «профессором»), который интересовался всем на свете. Поэтому с таким характером, как мой, я был сильно задет, что ничего не знал о целом аспекте жизни моей Церкви и был должен восполнить этот пробел. Я надоедал моему собрату послушнику с вопросами о различных областях его жизни, которые вероятно были более интересны мне, чем ему, и читал все, что только попадалось мне в руки, начиная от сборника статей под названием «Восточные ветви Католической церкви» до книг Дональда Эттуотера (Attwater), Эдриэна Фортескью (Fortescue) и Эркдэйла А. Кинга (King).
Затем в 1949 г. христианский Восток стал моей страстью и дверью, открывшейся в мир христианской литургии, которой я посвятил свою жизнь. Это была любовь с первого взгляда, или точнее с первого чтения, ибо тогда я ничего не видел из жизни христианского Востока, моя нога не ступала ни в православный, ни в восточно-католический храм, я не бывал на восточных службах.
Последний пункт заслуживает внимания: мой интерес к христианскому Востоку начался не восхищения литургической галантереей или запахом ладана. Такие отправные точки, часто характерные для большинства западных людей, которые вдруг увлекаются восточной тематикой, часто ведут к поверхностному восприятию и заканчиваются несчастливо.

Диакония:
Не могли бы Вы быть более конкретным?

О. Роберт Тафт:
Некоторые восточные католики прекращают кафолическое (Catholic) общение, чтобы стать православными. Часто они бывают бывшими латинянами, которые перешли в восточные католические церкви по ложному основанию. Я считаю это несчастьем. Но я не хочу отрицать свободу выбора для людей, которые хотят сообразовать свою жизнь с тем, что они чувствуют, и не хочу усомниться в религиозной мотивации обращения католиков в Православие и наоборот. Я наибольший сторонник религиозной свободы в мире. Конечно, невозможно иметь стопроцентную религиозную мотивацию для всего того, что мы делаем, ибо религия тесно переплетается с множеством других факторов нашей жизни. Но менять собственное религиозное исповедание, предмет особой важности, покидать веру собственного детства и церковь своего крещения во имя менее, чем чистых религиозных мотивов, является, на мой взгляд, разве что не более чем очередными проявлениями поверхностности и нарциссизма, широко распространенными в наше время.

Диакония:
Вы сказали в частном разговоре, что однажды, когда Вы читали лекции о византийской традиции на православном богословском факультете, то многие студенты искренне хотели знать, каким образом можно так хорошо постичь эту традицию и не стать православным. Не было ли у Вас искушения присоединиться к Православной церкви.

О. Роберт Тафт:
Короткий ответ на последний вопрос: нет. Но позвольте мне немного расширить и растолковать эту тему, ибо она часто является серьезной точкой отсчета для некоторых искренних, честных, реалистичных и компетентных восточных католиков. Это как раз тот вопрос, который может иметь много точек зрения. Что касается меня, то я понимаю, что другие могут мыслить отлично от меня. Меня забавляет, когда часто слышу от спорящих: «Хорошо! Но это Ваша точка зрения!». Конечно, это моя точка зрения! А чья же она может быть еще, если исходит из моих уст? Моя общая презумпция заключается в том, что когда говорят другие, то они, естественно, дают «свою точку зрения». Чьей же она еще может быть? Иосифа Сталина? Хорошо, моя точка зрения совпадает с точкой зрения великого английского католического литургиста Эдмунда Бишопа (Bishop), который однажды изрек: «Религии не меняют». Но в связи с тем, что он сам сначала был англиканином, а стал католиком, то, следовательно, он не смотрел на свой случай, как на «смену религий». Для католика, ставшего православным, или наоборот, это не то, что с моей точки зрения, можно назвать «сменой религий», так как различия между этими исповеданиями, хотя и важны, но они не касаются сущности веры, несмотря на попытки некоторых православных представить дело именно так.
Немало доли правды в том, что восточные католики являются свое рода подобием англикан (епископалов). Некоторые члены англиканского сообщества, а именно те, кто называет себя «англо-католиками», пытаются одним глазом следить за теми веяниями, которые происходят у римо-католиков, так же и те представители «высокой церкви» восточных католиков, которые действительно проникаются и оплодотворяются собственной традицией, а не латинской, где другой тип облачений, всегда одним глазом следят за тем, что происходит в Православной церкви; поскольку в обоих случаях эти люди понимают, что их Мать-Церковь, реальное хранилище их наследия, соответственно Католическая и Православная Церкви. Это создает неизбежную напряженность. Очень не легко быть христианином, полностью верным восточному наследию, и находиться в общении с Римом, т.е. быть настоящим православным католиком в полном значении обеих характеристик. Гораздо проще выбросить белый флаг и встать на путь латинизации, или в противном случае для тех, кто не допускает и мысли о сдаче латинству, стать православным. Любой восточный католик, кто не чувствует этого надрыва, либо просто одурманен (narcotized), либо ему все равно. Я тоже чувствую это напряжение, особенно потому, что я – священник византийского обряда, который является членом латинского религиозного ордена. Но ничего из этого не создает для меня непреодолимого препятствия, потому, что я и не ожидал, что это должно быть легким, а жизнь должна быть совершенно без противоречий и натянутостей. Я не столь претенциозен, чтобы ожидать этого, я должен сам решать все мои трудности. Кто их решит за меня? Или что? Страшный Суд не урок географии на тему верности Востоку или Западу, но Иисусу Христу, и этот урок каждый должен решить в соответствии с собственной совестью.
Итак, была ли у меня хоть одна мысль стать православным? Нет. Но более фундаментальная причина заключается в том, что я - верующий католик, рожден и вскормлен в католичестве и даже не могу себе представить чего-либо другого. Более того, я хорошо знаю из моих исторических исследований, что Рим несет свою долю ответственности за раскол между Востоком и Западом, который уже больше не называется «восточной схизмой», ибо это двустороннее дело; и хотя я также знаю, что Католическая церковь существенно преувеличила роль папства сверх того, что было бы приемлемо на православном Востоке (это непонятно мне, ибо не вижу никакой необходимости почему это должно быть именно так, но, несмотря на это твердо верую в необходимость всем христианам пребывать в общении с епископом Рима); сам я, тем не менее, не могу даже представить чего-то другого для себя. Но это не означает неуважения к тому, кто этого не хочет. Если я бы родился православным, я бы, вероятно, и оставался православным, ибо верность и постоянство являются важными составляющими моего характера. Я не чего не имею против, но избегаю людей, которые «играют в церковь», всегда ища идеальную Церковь, которая существует только в их собственной фантазии, и, более того, не уважаю тех католиков или православных, которые переходят на другую сторону и затем начинают осквернять свое собственное гнездо, которое взрастило их христианскую жизнь, или хуже, тех конвертитов, которые осуждают все ценности свой предыдущей католической христианской жизни и священное устройство, соглашаясь на перекрещивание.
Так сделал ли я бы это, даже если бы почувствовал себя православным? Нет – но определенно не из-за неуважения к Православию. Нет ничего в творении более важного для меня, чем дар католической веры: не семья, не друзья, не моя работа, не мое американское гражданство, не жизнь сама по себе. И я глубоко благодарен моей матери и отцу, всем священникам и монашествующим, особенно Христианским Братьям и иезуитам, которые меня воспитали. Идея моего ухода отсюда – просто нелепа. Кроме того, с чисто человеческой точки зрения, абстрагируясь от веры и богословия, имеется много преимуществ принадлежать одновременно к Католической церкви и к одному из ее орденов!

Диакония:
Но ведь многие православные считают, что разрыв, который Вы описали, непреодолим, поэтому невозможно полнокровно исповедовать византийскую традицию вне общения с Православной церковью.

О. Роберт Тафт:
Некоторые православные пытаются сделать из Православия своего рода гностицизм – их кредо: «Вы не можете на самом деле ничего понять, ибо Вы - не православный». Если это правда, тогда следовало бы доказать, что Православие – не Христианство, ибо Христианство предназначено для каждого, и таким образом, должно быть понятно каждому. Получается, что если какой-нибудь методист становится православным священником после нескольких лет обучения, то он внезапно, на уровне подсознания, приобретает более глубокое знание традиции, чем я, который забыл больше, чем он мог знать, ибо я день за днем на протяжении четверти столетия не просто служу в приходской церкви, где богослужения ограничены уикендами, но совершаю на церковно-славянском языке службы суточного круга и Божественную Литургию? Простите, но это нонсенс, насколько это меня касается. Не означает ли это, что не существует такого понятия как ритуальный номинализм в Восточном католичестве, что нет людей, которые злоупотребляют всеми нормами аутентичности и хорошего вкуса, воспроизводя традицию, которую они не знают и которой не обладают? Конечно, такие люди существуют – но не только в Восточном католичестве. Кроме всего прочего, в моем обычае никогда не было спрашивать разрешения на что-либо, кроме как у тех людей, кто имели право сказать мне что делать, и то, только потому, что я сам свободно предоставил им такое право.

Диакония:
Вы упомянули о преимуществах быть как восточно-католическим священником, так и членом религиозного ордена. Не могли бы быть более конкретным?

О. Роберт Тафт:
С чисто социологической точки зрения, Католическая церковь является в действительности «католической» с малой «к». Она включает в себя черное и белое, коричневое и желтое, а также красное со всеми полутонами; она включает в себя и Север, и Юг, и Восток, и Запад; людей пахнущих чесноком и тех, кто даже не потеет. Это не гетто, национальная или этническая церковь служащая избирательно и жалующаяся только тогда, когда нарушаются ее собственные права. Это Церковь, которая возвышает голос против несправедливости даже тогда, когда ее собственные интересы не нарушены. Это Церковь, которая всегда имела глубокое уважение к человеческому уму, образованию, природным дарованиям. Это Церковь, которая показала свою способность воспринимать радикальные изменения, при этом, не теряя способности опираться на многовековые традиции, и обнаружила замечательную гибкость во всех формах своего служения и религиозной жизни. Это Церковь, которая поддерживает своих лидеров снизу и терпит значительную долю внутренней критики – не всегда и не достаточно, может быть, но в гораздо большей степени, чем это происходит в других религиозных общинах, где публичная самокритика вообще – я подчеркиваю вообще, отсутствует – и верующие никогда публично не вызывают на ковер своих иерархов, чтобы спросить с них за то, что они говорят и делают, несмотря на то, что это возмутительно. Это Церковь, где, в последние годы, по крайней мере, пропаганда и риторика лучше приспособлены к реальности. Очень важно, что с недавнего времени Католическая Церковь стала относиться к другим Церквам с большей корректностью, избегая ругательств и карикатуризма, которые так свойственны православным в их оценках «Запада», который в их умах просто стал четырехбуквенным словом (West).
Я считаю, что в этом - главная трудность продвижения экуменического диалога Восток-Запад сегодня. Если мы не можем переговариваться друг с другом с беспристрастной честностью – даже не вспоминая о христианском милосердии – о чем может быть разговор? Православные просто не в состоянии подходить с объективностью и простым историческим равновесием, сочиняя и говоря о Западе, и это в наше время, когда каждый высказывается достаточно громко. Но, может быть, это эхо истории. Каждая Церковь имеет свои исторические прегрешения. И если недостатком латинского Запада является церковный империализм, стремящийся к господству, то одним из грехов византийского Востока является нетерпимость и фанатизм. Достаточно обратиться к Трулльскому собору (691-692 гг.) с его осуждением латинских и армянских обычаев и т.п. Поэтому, принадлежа к Католической Церкви, восточный католик имеет возможность преодолеть ориентальную тенденцию к зашоренному взгляду, культурной ограниченности, ведущей к превращению церковной общины в гетто. Соответственно, принадлежа к такому большому и многообрядному религиозному ордену как иезуитский, можно приобрести неизбежное свойство «интернационализма», имеющее тот же самый эффект, для собственного кругозора. Конечно, существует опасность для меньшинства затеряться каплей в латинском море, но для таких настойчивых (aggressive) людей, как я, это - не проблема.

Диакония:
Не кажется ли Вам, что Ваши интересы носят подчеркнуто интеллектуальный характер?

О. Роберт Тафт:
Совсем нет. У меня всегда был, как я думаю, «иезуитский способ» реагировать на вещи, даже задолго до того, как я встретился с первым иезуитом. Иезуиты, как и коммунисты, ориентированы на действия. Для нас нет таких сторон человеческой истории, опыта, культуры, которые бы оставались на чисто умозрительном уровне. Св. Игнатий [Лойола] назвал дорогу иезуита «путем деяния». Знание ведет иезуита к выводам, деятельности и служению. Это укоренено в «Духовных упражнениях Св. Игнатия», где красной нитью через каждый раздел проходит мысль «Что я должен делать для этого?». Известный вопрос Ленина, который он положил в заглавие своего призыва к революции «Что делать?», напоминает основной вопрос Св. Игнатия, учившего нас спрашивать себя в начале и конце молитвы. В начале «Что я должен просить? Чего я хочу?», а в конце «Какой вывод должен я сделать из всего этого, что я собираюсь сделать для Иисуса?»
То, что я узнал о Восточном католичестве меня смутило и разгневало, но это, в свою очередь, побудило меня что либо предпринять. Я руководствовался близоруким видением Христианства, которое имел, и даже, более того, наивным и ограниченным взглядом на историю и добродетели моей собственной Церкви. Я был потрясен тем, в какой степени восточные христиане, находившиеся в единстве с Римом, были унижаемы как граждане второго сорта Града Божия.
Это был важный шаг в моем интеллектуальном и духовном развитии. Здесь я впервые увидел историю как большую теорию относительности, но я никогда не забуду этого судьбоносного урока. Все исторические труды, которые я поглощал – все они были написаны католиками, позвольте мне добавить, - я сопоставлял с Католической церковью, Римом, папством, и это было далеко от розовых образов моего юношеского идеализма. Это Католическая церковь была моей Церковью, в которой я был рожден, крещен и воспитан, и которая означала для меня даже в юности гораздо больше, чем другая реальность на земле – и до сих пор, хочу добавить. Но здесь был другой образ этой Церкви, уже не Мистического Тела Христова, Любящей Матери, Ковчега спасения и всего остального, но скорее как жестокой и бесчувственной «системы», умышленно превратно понимающей, равнодушной, холодной, пренебрежительной к другим, жестоко издевающейся над правами меньшинств, попирающей собственную клятву. Результат таких переживаний был двояким. Во первых, я быстро возрос и легко отбросил иллюзии относительно всех человеческих организаций и властей, включая католические духовные власти. Это критическое, скептическое отношение осталось во мне на всю жизнь, как на практическом, так и на академическом уровне, и я в этом не капли не раскаиваюсь. Конечно, основание для этого подготавливалось задолго до этого. Мой отец, прямой человек, насколько это возможно, верный католик своим собственным несентиментальным мужским образом жизни, был весьма критическим человеком и не питал особой любви к духовенству – хотя и делал исключение для иезуитов. Они хорошо к нему относились, когда он был студентом Колледже Св. Креста в Ворсестере (Worcester) в 1918-1922 гг. и он никогда этого не забывал. (Это был, таким образом, второй великий урок, который я получил от моего отца: быть непоколебимо верным и благодарным своим учителям). Но даже, если я и унаследовал критический дух и острый язык от него, я никогда не мечтал, что это может быть направлено на церковные власти, Рим и самого папу! Я знал, что были такие легендарные папы, которые практиковали непотизм, имели любовниц и незаконных отпрысков; я не считал эти общие человеческие грехи большой проблемой. Но папы, которые трудились непосредственно против блага Церкви? Папы, которые были заинтересованы во власти своего аппарата более, чем во благах Царства Божия? Чтобы научиться жить без иллюзий, но также и без ухода в себя (resignation) или цинизма, необходимо извлечь великие жизненные уроки из всего этого. Второй шаг был частью «Что делать?», в игнатианском смысле: «Что делать с этим?» Ребенком я был поражен предрассудками, неравенством и несправедливостью. Когда я спросил, почему наша афро-американская служанка работает в нашей семье, а не наоборот, то мой отец обратился ко мне словом «спутник» (“fellow-traveller”) хотя я не знал, что означает этот эпитет. Так, когда я узнал об очевидной несправедливости, когда американская римско-католическая иерархия помыкала восточными католиками в ранние годы их появления в Северной Америке, я просто ужасался и возмущался пренебрежительной тупостью и недобросовестностью этих архипастырей, неверных своему призванию, благодаря политике которых около четверти миллиона верующих покинуло Католическую церковь. Теперь эту потерю оправдывают исторической ситуацией, но это не так. Позвольте мне сформулировать недвусмысленно: Римско-католическая иерархия США в соучастии с чиновниками Римской Курии ответственна за самый большой уход верующих из Католической церкви в новейшее время. История - не только великая теория относительности. Она также, как я сказал в своей рецензии на великолепную биографию архиепископа Джона Айрленда (Irland)¹ , написанную о. Мэрвином О’Конеллом, единственная месть за бессильных, месть тем более справедливая, что она одновременно законная и долговременная. Историческая несправедливость этих преосвященных хулиганов (bullies) остается позорной страницей в истории для общего назидания.
Но я не просто возмущаюсь. Это побуждает меня сделать что-либо. Все, на что я был способен, так это рассказать об этом каждому; я вел нудные разговоры в моем привычном педантичном ключе о том зле, которое римские католики причинили нашим дружественным католикам с Востока; я, вероятно, уже надоел моим собратьям иезуитам со своими нравоучениями. Но большинство из моих слов, конечно, проникло не в глухие уши. Здесь мы переходим к следующему разделу. Учить эффективно очень сложно, несколько позже я понял, что мне подобны далеко не все (они, надеюсь, могут с облегчением вздохнуть); не каждый имеет такую же самую модель (agenda) восприятия, не от каждого можно ожидать адекватной реакции на такие же побудители, и если они не воспринимают материал, то это не означает, что они - глупые, равнодушные или недобросовестные. Я вспоминаю, когда я первый раз прочитал книгу Йозефа Юнгманна (Jungmann) «Missarum Sollemnia», один их крупнейших трудов по литургике ХХ столетия. Я немедленно проникся энтузиазмом литургических реформ и передал книгу одному собрату схоластику, убежденный, что она приведет в восторг и его. Никакой реакции. Если бы я дал прочитать ему телефонную книгу, то реакция, вероятно, была бы такой же. «Гм», - сказал я себе и получил хороший урок.

Диакония:
Но то, что, в конце концов, приводило Вас к «игнатианскому действию», может быть, было более конкретным, чем интеллектуальный энтузиазм, моральное негодование, проповедь, и другие полезные уроки?

О. Роберт Тафт:
Это произошло во время моего новициата (1949-1951 гг.), когда о. Патрик А. Салливэн SJ (Sullivan), прибыл в иезуитский новициат-юниорат провинции Новая Англия, находившийся в Шадоубруке, в Беркширах (Berkshires), чтобы преподавать греческий язык «юниорам» - схоластикам, которые давали свои первые обеты после двух лет новициата и проводили потом 2 года в колледже, изучая гуманитарные дисциплины. Пэт только что закончил докторантуру по классическим языкам в Фордаме (Fordham) и привез весть о том, что там находится община иезуитов русского обряда. Это стало большой новостью для меня: группа иезуитов, которая принадлежала к Восточной католической церкви, совершала богослужения и жила в соответствии с этой традицией, ее обрядом и работала для русского народа². Эти иезуиты были членами общины, ведущей свое начало из т.н. Восточной миссии (Missio Orientalis) Общества Иисуса. Происхождение этой мисси прослеживается со времени Рижского договора 1924 г., который установил границу между Польшей, восстановленной по условиям Версальского договора после I Мировой войны, и родившимся Советским Союзом. Сотни тысяч католиков византийского обряда, которые были насильственно включены в Русскую Православную Церковь по результатам трех разделов Польши (1772, 1793 и 1795 гг.), почувствовали себя свободными, чтобы вновь исповедовать католичество и потянулись назад в унию с Католической церковью. (Если бы русские обратили внимание на этот исторический урок, они бы не сделали точно такую же ошибку в 1946 г.) Возвращающиеся католики нуждались в священниках, и папа Пий XI попросил помощи у иезуитов. Таким образом родилась Восточная миссия Общества Иисуса в восточных районах Польши, в которой начинал служить о. Уолтер Чишек SJ, первый американец в миссии. К этой группе позже присоединился и я.
Изгнанные II Мировой войной и ее последствиями некоторые иезуиты из этой группы прибыли в Фордамский университет в 1949 г., чтобы основать известный позже Русский центр, ибо в то время русские исследования становились популярными в американских университетах. Эти странные бородатые люди, пропахшие ладаном, пересекли весь земной шар не потому, что любили путешествовать в свободное время, а потому, что были вынуждены бежать из Китая. Они прибыли в Нью-Йорк как беженцы из Шанхая, где они содержали школу-интернат для русской молодежи в русской эмигрантской общине. Во время Революции и Гражданской войны русские бежали не только на запад, но и на восток. В Харбине и Шанхае существовали большие русские колонии. Когда Шанхай был захвачен войсками Мао, иезуиты с группой беженцев эвакуировались на Филиппины, а затем помогли эмигрантам выехать на жительство в Северную и Южную Америку; тех русских беженцев, которые хотели поехать с ними, они взяли в Нью-Йорк, чтобы здесь восстановить свою жизнь и свое апостольство.
Они приехали в Фордам с облачениями и литургическими книгами; им удалось спасти из церкви в Шанхае несколько икон, некоторое убранство и утварь. Главное, что у них было, это – видение цели и их настоятель (superior). Служение последнего исполнял легендарный о. Фредерик (или Феодор) Вилькок SJ (Wilcock), смелый йоркширец с необузданной энергией, энтузиазмом и инициативой, который прежде чем умер, основал больше домов, школ, миссий, апостольств, чем вся провинция, к которой он принадлежал. Благодаря своему динамическому стилю руководства, он завладел старыми армейскими бараками в углу Фордамского кампуса, которые были быстро переоборудованы в резиденцию общины с кухней, библиотекой, общей комнатой и домовой церковью в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Как я полюбил эту церковь, когда первый раз служил литургию в качестве диакона после рукоположения в Храме Св. Духа в г. МакКис Рокс (McKees Rocks) епископом Елько (Elko) в декабре 1962 г.! Но это другая глава.
На крышу барака они установили красивый золотой купол, похожий на луковицу, увенчанный традиционным русским «трехраменным крестом». Они перекрестили свой барак в Зал им. Владимира Соловьева, русского философа и экумениста. Выбор этого имени был не случаен, он символизировал экуменическую ориентацию этого апостольства. Это заслужило большой кредит доверия этой группе дальновидных людей, которые начали сдержанный экуменический диалог между католиками и православными в гостиной Зала им. Соловьева. Эта была комната ветхого здания, величиной с лачугу, но именно там я впервые встретил и о. Александра Шмемана, и о. Иоанна Мейендорфа, и Николая Арсеньева и Гаса Уейджела SJ (Weigel) и других католиков и православных, пионеров экуменизма.
Но я бегу впереди себя. Другими словами, так я впервые услышал об иезуитах восточного обряда, как будто по заказу созданных для моих рождавшихся интересов. Захватывающая идея совпадала с порывами моего юношеского романтизма: посвятить свое сердце и разум великому и многострадальному русскому народу с его богатыми христианскими корнями, работать для восстановления христианства в СССР и примирения Востока и Запада. Я немедленно познакомился с иезуитами русского обряда в Зале им. Соловьева и начал изводить мое начальство просьбами послать меня в русскую миссию.

Диакония:
Получили ли Вы положительный ответ, или, по крайней мере, ободрение?

О. Роберт Тафт:
Вы смеетесь надо мной! В то время молодых иезуитских схоластиков в США, - как в моей провинции, так и в других - интересовавшихся этим делом, никто не воспринимал серьезно, и, вероятно, разумно. Настоятели монашествующих всегда настороженно относились к молодым людям с экзотическими идеями и должны были развеивать их фантазии, по крайней мере, на начальном этапе. Провинциал послал мне вежливый, но ни к чему не обязывающий, ответ с обычными увещеваниями посвящать больше времени труду и учебе, молиться об этом, и что моя просьба – это дело будущего (когда это уже не будет его проблемой; понятно, что он был очень занятый человек, у которого было много других, более важных дел, чем заботиться о фантазиях некоторых двадцатилетних схоластиков, проходивших юниорат).

Диакония:
Вы были разочарованы?

О. Роберт Тафт:
Нет, меня не так легко разочаровать. Я был реалистом, достаточным чтобы знать, что нет другого ответа, кроме необходимости ждать. Кроме того, я никогда не ставил мои идеалы и мои идеи в зависимость от одобрения или утверждения. Кроме всего прочего на протяжении многих лет обучения я встретил преподавателей иезуитов, которые относились ко мне серьезно – в юниорате уже упоминавшийся Пэт Салливэн (Sullivan) и Мартин Райан (Ryan); на ступени философии Джон Уолш (Walsh), на богословии снова он и Эдуард Килмартин (Kilmartin) и другие. В те времен, я предполагаю, эти люди понимали я не был дураком (nuts) и некоторые из них убеждали меня попридержать мои замыслы, хотя это не было так уж необходимо, ибо мое упорное постоянство, с поддержкой или без поддержки, могло быть мне к лицу. Так, что если я решу что-либо сделать, то дайте мне дорогу!

Диакония:
Каков был Ваш следующий шаг?

О. Роберт Тафт:
Я перепрыгнул через голову провинциала и написал письмо Генеральному настоятелю с практически тем же самым результатом. Наиболее важным, однако, было то, что нахождение миссии в области определенной культуры христианского Востока находилось в фокусе моих непосредственных интересов. В следующее десятилетие, более или менее, во время прохождения трудных ступеней иезуитской формации я с интересом изучал русскую литературу, философию, историю, богословие в зависимости от того на каком этапе я находился. В юниорате в Шадоубруке, где мы изучали гуманитарные предметы, я читал Толстого и Достоевского. В Уэстонском (Weston) колледже, на философском уровне, я написал мою магистерскую работу (MA thesis) по Соловьеву, и несколько меньше внимания я уделил русской истории, курс которой я прошел в Бостонском колледже. Короче, я был способен совмещать то, что мне интересно с тем, что обязан, в результате были довольны и мои настоятели, и я сам. Я также стал настоящим славянофилом, охваченный страстью не только ко всему русскому, но и культуре других славян – словаков, поляков, украинцев, - начиная со Стива Ондуса (Ondus), словацкого фермера работавшего на овощеводческой ферме в Шадоубруке, независимо от того, действительно ли он учил меня русским фразам, или только их имитации. Но все имеет позитивные стороны: несмотря на то, что я всего не понимал, я уловил то, каким образом ведет себя язык в человеческой культуре, и этот базовый принцип остался со мной и служит мне до сего времени. Представление о том, что можно серьезно познать какой-нибудь культурный феномен, не зная языка, на котором он основан, кажется мне забавным. Тем времени, каждый год я письменно напоминал моим сменяющим друг друга провинциалам, что я не забыл своего намерения и не изменил своего желания (хороший способ для этого!).

Диакония:
Вы провели некоторое время на Ближнем Востоке? Было ли это частью Вашей иезуитской подготовки к Восточной миссии?

О. Роберт Тафт:
Да, мы называем это «регентством» (regency), трехлетней период между философией и богословием; я провел его в Багдаде (Ирак) в 1956-1959 гг. Но провинциал, который послал меня на эту стажировку, сам был в сомнении. Логика, но не хитрость была его особенностью: я интересовался Россией, Россия была на Востоке, Ирак был также на Востоке, нам нужны люди в Ираке, так я попал в Ирак, который некоторым образом был недалеко от России. Я никогда не сожалею об этом. Это был большой жизненный опыт, даже если этот замысел вначале выглядел обескураживающим, я согласился на него. Прежде всего, Иракская миссия имела свою особую «мистику»; идея побывать «на миссии» была из разряда романтических и даже героических и нравилась всем молодым людям; я тоже когда-то мечтал об этом. Кроме того, я всегда был искателем приключений, а мой дух -путешественником. Когда я был ребенком, моим любимым чтением была «Книга чудес» Ричарда Хэллибертона (Halliburton), которая повествовала о чудесах света от египетских пирамид до Кремля и от Храма Св. Софии до вырубленного в скалах монастыря Симонопетрас на горе Афон. Другие народы, другая жизнь всегда манили меня, и, проведя три года в Багдаде на реке Тигр, легендарной столице Гаруна аль-Рашида и «Тысячи и одной ночи», этот город должен был, по крайней мере, раскрыть мне свои тайны, ибо нельзя иначе. Реальность, конечно, лучшее лекарство от романтизма, но к счастью для миссий, неофиты об этом не знают, поэтому наша группа из 11 миссионеров взошла на борт транспорта в Хобоукене (Hoboken) и отплыла в 19-ти дневное плавание в Бейрут. В некотором смысле эта поездка была отдачей долга тому кругу событий, который начался с момента моего знакомства с послушником из Багдада.

Диакония:
Выше говорили об увлечении внешней стороной обряда, как отправном пункте для многих западных людей, заинтересовавшихся христианским Востоком. Но не произошло ли с Вашими интересами подобного «литургического поворота»? Когда это произошло?

О. Роберт Тафт:
Конечно, в принципе, я и раньше интересовался литургией, не изучая ее, ибо литургия означала для меня посещение служб и прислуживание на мессе с почтением и благоговением в период учебы в старших классах, но потом, как и все, я вышел из возраста «алтарных мальчиков» и оставил это служение. Но я могу сказать, что мне в основном «нравилась» литургия. Я честно нес эту службу согласно смыслу, а не с натянутым выражением лица. Но я никогда не слышал слова «литургия», пока не вступил в иезуиты. Как мольеровский мсье Журден, который не подозревал, что говорит прозой, я не знал, что то, что совершается в церкви называется «литургия». В новициате я услышал о Литургическом движении, которое было призвано способствовать «активному участию» в литургии; я делал это с помощью ежедневного «Римского служебника» и вскоре приобрел «Малую службу Деве Марии» на латыни, конечно, ставшей моим молитвословом на многие годы. Но тогда я был еще далек от профессионального или академического интереса к литургии. Просто я пытался служить Богу путем лучшего просвещения людей, что, я думаю, было правильным. Мой интерес к Восточной литургии был, конечно, вызван моим продолжающимся изучением христианского Востока, где литургия явно находилась в центре культуры и духовности всех церквей. Но этот книжный интерес привел к практике только в сентябре моего первого школьного года в Багдаде, где возмущение Багдадским пактом привело к Суэцкому кризису, который привел к закрытию всех школ. Вынужденное безделье предоставило мне время для знакомства с литургиями Востока. Праздники или похороны, крещение или венчание привлекали меня. Я держал в руках записную книжку и литургические переводы Эттуотера и проходил таким образом через узкие зловонные улочки старого города к одному из католических соборов, принадлежащих разным обрядам; они стояли в христианском квартале стена к стене, как будто для взаимной поддержки. Там я все внимательно осматривал и вслушивался, пытаясь понять по моему переводу, какую именно из реплик произносит группа диаконов на «бема», тщательно фиксируя все особенности и потом сравнивая с тем, насколько правилен перевод Эттуотера. Я допускаю, что это была моя первая попытка литургических исследований. В любом случае, она положила начало моей публикационной карьеры, после того как я опубликовал статью в журнале «Иезуитские миссии» (Jesuit mission) за 1957 г., озаглавленную «От Детройта до Захо», где я описывал епископскую хиротонию Каса Тумы Раиса (Qas Tuma Rais), бывшего халдейского священника из Детройта в сан халдейско-католического епископа Захо (Zakho) в Северном Ираке, большой курдской деревни под контролем старейшины (Agha) из Шемдинской (Shemdin) семьи, один из сыновей которой находился на моем попечении, когда я был старостой школы-интерната при Багдадском колледже.

Диакония:
И тогда Вы решили заняться изучением Литургии?

О. Роберт Тафт:
Хорошо! Первая часть Вашей фразы является анахронизмом. В те дни иезуитские схоластики вообще ничего не «решали», особенно в Багдадской миссии. Но ответ на Ваш вопрос: нет. Первоначально мои попытки касались скорее изучения образа жизни Востока, чем академического интереса к литургии. Меня подтолкнул к литургическим исследованиям шанс, который выпал на следующее лето, после первого года учительства в Багдадском колледже. Чтобы спастись от палящего зноя месопотамской пустыни, мы проводили лето в горах Ливана, ближневосточной Швейцарии, в маронитской семинарии в Газире (Ghazir), в горной деревне, выглядевшей очень живописно на фоне омывавшего ее прозрачного залива Жуней (Jouneih) на средиземноморском побережье к северу от Бейрута. Это было памятное лето. Там впервые я встретил Хуана Матеоса SJ (Mateos), одного из крупнейших преподавателей литургики нашего времени. Этой встречей я датирую возникновение моего академического интереса к восточной литургии. Матеос сформулировал то, до чего я уже самостоятельно додумался из книг и практического опыта, а именно, что литургия является душой христианского Востока. Для такого страстно интересовавшегося Востоком человека как я, что было лучше окна, открытого в мир, как сказал Матеос?

Диакония:
Какой был практический результат этой судьбоносной встречи?

О. Роберт Тафт:
Немедленным результатом было то, что я потратил оставшуюся часть лета на чтение книг по литургике, включая мою первую книгу Йозефа Юнгманна, великого иезуитского исследователя и историка Римской мессы.

Диакония:
Вас иногда называют «византийским Юнгманном».

О. Роберт Тафт:
Да, я слышал много вещей о себе, которые не повторялись, и одна из них действительно проистекает из того факта, что я пишу историю Византийской евхаристической литургии, как Юнгманн писал историю Римской.

Диакония:
Когда в 1965 г. Вы, в конце концов, начали докторантуру в Папском Восточном институте в Риме, под руководством Матеоса, какие были Ваши цели?

О. Роберт Тафт:
В тот момент круг моего чтения, исследований и опытов то расширял, то фокусировал мое видение на разных темах. Во-первых, я хотел рассмотреть, насколько решение, презрительно именуемое «униатством», было адекватным решением проблемы раскола Востока и Запада. Это совсем не означает, что я каким-либо образом воспринял умышленную пропаганду или откровенную ложь, которая всплывает всякий раз, когда обсуждается эта тема. Если униатство – все-таки не решение, то и насилие, отрицание основных прав человека и невозможность передавать и принимать истину так же не являются выходом из создавшегося положения. Это остается проблемой, в освещении которой некоторые авторы даже не пытаются выйти на уровень честности, объективности, справедливости, равноправности - не говоря уже о духе христианской любви.
Так я пришел к пониманию того, что экуменизм, который я воспринимаю не просто как движение, а как настоящий новый образ жизни христиан, является ответом на эту проблему. Экуменизм означает, намного больше, чем просто быть объективным, честным, благородным к тем, с кем мы не согласны или с теми, с кем мы не общаемся. Он означает попытку увидеть предметы с точки зрения другого, давать утверждениям другого наилучшую, а не наихудшую интерпретацию; серьезно воспринимать критику недостатков нашей собственной общины со стороны другой конфессии, и сверх того, быть самокритичным, а не самоудовлетворяться и критиковать других. Более того, я пришел к выводу, что это больше, чем русская проблема.
Моим осуждением «униатского» решения, я, конечно, похоронил любое представление о том, что Россия может быть «обращена» в католичество. Согласно этому, я всегда высказывался приватно и официально, что Русская Православная Церковь - именно та организация, в чьи руки Господь вложил будущее Христианства в России; и что только та политика для Католической церкви является единственно правильной, которая заключается в том, чтобы усилить Русскую церковь во всех отношениях для выполнения ее миссии, а не подрывать ее; в тоже самое время, конечно, католикам нужно заботится о собственных верующих и предпринимать попытки восстановления общения двух «Церквей Сестер». Но Я также утверждаю, что это может делаться только в обстановки истины и законности, с абсолютным соблюдением взаимных прав и достоинства каждого, независимо от представлений о том как религиозный мир (world) должен или не должно выглядеть. Многие комментаторы при освещении этого вопроса упорны в отстаивании «средневекового» (premodern) религиозного взгляда, который предполагал, что мир должен быть поделен как торт, с презумпцией, что итальянцы и поляки «должны быть» католиками, а греки и русские «должны быть» православными. Такое представление является просто неуважением к тому, кто его придерживается. В религиозном смысле, только такое явление как человеческая личность «должна быть» тем, кем она хочет быть, независимо от субъективных взглядов на историю тех, кто с ней соглашается, или не соглашается. Жизнь – не урок истории. Утверждать, что поскольку унии с Римом два, три, или четыре столетия назад были смесью политической и религиозной мотивации, и на основании этого они должны быть теперь упразднены, - также чудовищно, как и предлагать, что поскольку Генрих VIII не устраивал плебисцита среди английских католиков, чтобы узнать хотят ли они отделиться от Рима, - он только преподнес им это в качестве совершившийся факта, сопровождая это насилием и кровопролитием, - то Англиканская церковь должна теперь, четыреста пятьдесят лет спустя, быть упразднена или принудительно присоединена к Риму. Само это представление настолько нелепо, что его никто в здравом уме даже не осмелиться предложить. Но когда подобное происходит на Востоке, то там, кажется, применяется другой моральный кодекс, подразумевающий, что только западные люди могут придерживаться основных норм человеческой законности и порядочности. Этот принцип двойных стандартов прекрасно виден даже на меньшем уровне. Православная диаспора считает, например, что в мире сложилась уместная практика, когда православные в западных странах испрашивают разрешение на проведение своих богослужений в католических храмах, но те же самые люди в православных странах даже и мысли не допускают о разрешении католикам воспользоваться православными храмами в аналогичной ситуации.
Перед лицом этого лицемерия отношение католиков должно остаться ясным: экуменизм, щедрость, безотказная и обильная благотворительность должны осуществляться независимо от того, как другие относятся к нам. Но в то же самое время, следует уяснить, что «экуменизм любой ценой», ультиматумы или угрозы должны решительно отвергаться, со всеми вытекающими последствиями и ответственностью сторон за все, что они говорят и делают. Это то - где первостепенное значение имеет совершенно свободная пресса. Я – за то, чтобы полностью раскрыть все факты. Если все, что предложено на экуменических встречах оказалось бы завтра на первых страницах ежедневных газет, то некоторые участники были бы намного более осторожными в своих суждениях и предложениях.

Диакония:
В этом переходе от методов «обращения» или «миссии» к экуменическому служению, каким Вы видите Ваш будущий вклад

О. Роберт Тафт:
Хорошо, определенный успех в моем семинарском образовании, но не в начальные годы, когда я был в «медленном классе», но позже, когда мне удалось соединить интерес к письменной форме и исследование, воспитал во мне интерес к интеллектуальной и учебной деятельности, поэтому, когда я начал свое богословское образование, которое было общепринятым, то я был обречен продолжать свое развитие. Сложно сказать, в какой степени меня побуждали мои способности и интересы, или мной двигало желание служить Восточным Церквам, как Православным, так и Католическим, но так или иначе, ведомый духом экуменизма, я решил, что мне следует заняться наиболее полезной научной и образовательной деятельностью в одной из областей восточных христианских исследований.
Церкви должны научиться снова, что значит дышать обоими легкими, как восточным, так и западным - и, это обоюдно справедливо как для Востока, так и для Запада.
Широко распространенное мнение, что Запад может многому научиться на Востоке, но не наоборот, является просто нелепым. Кроме того, единственная возможность христианской традиции, как восточной, так и западной, выжить в современной интеллектуальной жизни – попытаться вызвать к себе уважение современного секулярного мира учености и науки, Это возможно в том случае если мы преподаем нашу традицию объективно, научно, с историко-критической точки зрения. Христианство - не собрание мифов, легенд и предрассудков, поддерживающих мистифицированный ритуал. Это – вполне последовательное и приличное мировоззрение, но только в том случае, если оно изучается и преподается объективным и честным христианским ученым, с критическими методами современного научного подхода. Что-нибудь сверх этого – излишняя трата времени; и те, кто не понимают этого - живут в мире грез.
Некоторые любят поговорить о «секуляризированном Западе» или «западном секуляризме». Это прекрасно, но истина в том, что секуляризм - не восточный или западный, но общее явление, и исповедовать религию лучше в очень секуляризированных Франции или Германии, чем Белграде или Афинах.
Такое вечное творение, как Восточная литургия сохранится в современном мире не потому, что какой-нибудь фантазер думает, что ее текст нужно вернуть к временам апостолам, но потому, что некоторые современные ученые, изучающие эту проблему, осваивают необходимые языки, разыскивают манускрипты, идентифицируют источники, выделяют различные исторические уровни и раскрывают подлинное богатство литургии в терминах, понятных мужчинам и женщинам настоящего времени, а не прошлого.
Современное секулярное безразличие является гораздо большей опасностью для христианства, чем гонения, которые не смогли его погубить. И единственный путь бороться с безразличием – вернуться к основам. Современный секулярный мир все равно ни фига (a fig) не заботит, поливаете ли Вы салат оливковым маслом во время Великого поста. Людей интересует, знаете Вы что-нибудь, можете ли Вы им что-нибудь сказать, чтобы содействовать их проблемам и помочь в их решении, независимо от того, разделяете Вы их или нет.
Я хотел бы, чтобы мировое научное сообщество не могло списывать со счета тот факт, что я - христианин, и кто-нибудь православный не смог проигнорировать то, что я - католик. Единственный способ, чтобы Вас услышали - завоевать их внимание.
Итак, Я надеюсь, что мои сочинения и поучения помогут Западу узнать Восток, Востоку помогут лучше узнать себя и миру помогут познать Иисуса Христа и спасение, которые Он приносит это через Свою Церковь.

Диакония:
Изменились ли Ваши цели или подходы на протяжении времени?

О. Роберт Тафт:
Я не думаю, что они изменились, но скорее утвердились и окрепли. У меня даже стало меньше терпимости к фальсификации и претенциозности, чем раньше, меньше снисходительности к фанатизму, слепоте, бесчестности и недобросовестности в религиозном диалоге. В этом смысле, ученый как старьевщик разбирает большие груды мусора, отбрасывая как ненужное мифы и клише, под которыми можно найти зерна религиозной реальности. Религиозное клише, однажды введенное в оборот, повторяется, повторяется, повторяется, до тошноты (ad nauseam) пока не приобретет статуса самодостаточной истины. Классический пример в моей области - миф о восточном консерватизме, суть которого в том, что в литургии все восточное - автоматически более древнее и более репрезентативное из того, что имело место в древней церкви и т.п. Но это только нонсенс.
На протяжении приблизительно первых семи столетий Христианства практически каждая литургическая новация приходила с Востока, и византийская литургия подверглась гораздо большему многостороннему развитию и изменению, чем римский обряд. Я говорю это не для того, чтобы восторжествовать или осудить других - я далек от этого – но только, чтобы подчеркнуть, что реальность такова, как она есть, а не такова, какой мы ее любим, или как мы ее себе представляем.

Диакония:
Когда вы начинали преподавание, какое было положение исследований в Вашей области?

О. Роберт Тафт:
Как и в любой области, там были ученые мирового уровня, некоторые из которых работали в Папском Восточном институте. Они осторожно продвигались вперед, тщательно отрабатывали оригинальные научные подходы, благодаря которым возможны продвижения границ нашего знания в этой области. Но в области восточной литургики, по сравнению с другими областями церковных или даже восточно-христианских исследований, подобно патристике и истории, три особенности заслуживали внимания: [1] зачаточная (embryonic) природа области исследований, с методами и целями, только неадекватно сформулированными, если вообще с таковыми; [2] бесконечно малое количество первоклассных ученых в области; [3] то, что лишь несколько из них их были западными людьми. В последнее времени, ситуация постепенно улучшилась в областях [2-3] и существенно улучшилась в [1]. Это вне сомнений, что именно Папский Восточный институт в Риме сыграл плодотворную роль на всех трех уровнях улучшения ситуации. Нигде еще не было стольких студентов, католических или православных, получивших ученые степени по восточной литургике, и нигде больше нет таких высококлассных исследований, предоставляющих все области и методы нашего знания, которые были бы написаны и опубликованы. Если это – не наша услуга Востоку, тогда я не знаю.

Диакония:
Чему Вы научились от Ваших студентов.

О. Роберт Тафт:
Тому, что я не знаю всего - не просто всех ответов, но даже всех вопросов. Студенты имеют путь приложения Вас к действительности и держат Вас в соприкосновении с новыми способами видения вещей.

Диакония:
Как студенты латинского обряда реагируют на содержание Вашего учения?

О. Роберт Тафт:
Я не делю моих студентов на категории. Восточные они или латиняне, все равно для меня. Но не все равно, – и это очень важно – что у меня есть свой интерес попытаться «ориентализировать» Западное христианство. В течение последнего времени в популярной (pop) теперь литературе по молитве, духовности и т.п., предлагается своего рода «предпочтительный выбор» в пользу восточного, как будто все восточное - более старое, лучшее, предпочтительное; и бедный Блаженный Августин обвиняется даже в своего рода «заблуждениях», поставивших Западное христианство на путь, ведущий к упадку.
Я мог сказать тем, кто никогда не прочитал и страницы Августина или не знает хорошо латыни, что они поймут его сразу же, если только попытаются. Суть дела безразлична в серьезном и объективном изучении Христианства. Августин, подобно другим Святым Отцам, включал в себя великого Оригена, с которого, в некотором смысле, началось все систематическое богословие, и сказал такие вещи, без которых мы смогли бы обойтись. Но он возвышался над своим веком как интеллектуальный гигант без ему равных, и порочить его - просто юношество. Кроме того, Латинское христианство - одно из великих достижений человечества, основной источник западной цивилизации, как мы знаем это сегодня. То, что ВСЕ мои студенты, восточные или западные должны проникать в общие корни всех традиций, чтобы восстанавливать наилучшее в них, для блага всех нас, а не для тиражирования всех идиотских клише, в которых наше духовное зрение просто задыхается сегодня.

Диакония:
Привели ли Ваши исследования к практическим результатам, какое вы можете сделать заключение? Вас это радует или расстраивает?

О. Роберт Тафт:
Практические результаты поиска настоящих ученых должны двигать вперед ученую область, видя, как их выводы принимаются на значимых путях развития, которые способствуют сдвигам парадигмы в этой области. На этом уровне мне, несомненно, нечего жаловаться, поскольку мою работу обычно приветствуют, и я думаю, что я сдвинул интерпретационную структуру исследования Восточной литургии в нескольких направлениях. Практический результат школьных учителей заключается в том, что им хочется видеть своих студентов, растущих в понимании, проникновении, завершенности решений и видеть, как они развиваются в сложившихся, ответственных, объективных, и в некоторых случаях даже, большие ученых. Когда такое случается, то это вдохновляет.
На пастырском уровне, если это то, что Вы подразумеваете, я никогда не пойду вперед как литургический реформатор, хотя другие люди часто попытались бросать в меня этим камнем (mold) и даже эксплуатировали мои работы, чтобы обосновать эту необходимость. Единственное направление, за которое я борюсь, это - истина. Итак, я похоронил популярную теорию, что Великий вход был только «процессией предложения» верных, или, что молитва Проскомидии является «молитвой предложения», не потому что мне не нравится предложение как таковое, но поскольку данная популярная теория не была истинной. Точка.
То, что другие хотятся сделать практическое заключение их этого вывода - их проблема, не моя. Это касается Церквей, под управлением Святого Духа, как регулировать и/или изменять литургию.
Мое сообщение (message) Восточным Церквам, подразумевает, если оно не высказано, следующее: «Я не говорю вам, что нужно изменять вещи. Но поскольку Вы делаете это уже давно, то, следовательно, вы - из тех, которые думают, что есть вещи, которые нужно менять. И поскольку вы часто делаете это невежественно, а иногда даже нелепо, то вероятно было бы мудро обратиться к тем, которые знают, что сказать на эту тему».
В реальной жизни у меня нет причины жаловаться, что православные или католические церковные круги игнорируют мои работы. И как консультант по литургии Конгрегации Восточных Церквей в Риме, мое мнение часто спрашивается, и всегда меня почтительно и благодарно слушают. Но конечно, я не так свободен, чтобы входить в особенности.

Диакония:
Вам всегда нравилось это?

О. Роберт Тафт:
Никто не начинает сверху.

Диакония:
Как Ваша жизнь священника, который совершает Божественную Литургию, влияет на ваше преподавание и исследования?

О. Роберт Тафт:
Глубоко влияет, но я не ограничиваюсь только Божественной литургией. В нашей прекрасной русской церкви Св. Антония Великого в Риме, церкви Руссикума справа от входа в Восточный институт, я также учувствую в ежедневной вечерни и во всенощном бдении по субботам и накануне праздников, где я всегда пою в хоре, если не являюсь чередным (hebdomadary) священником или не сослужу.
Я всегда чувствовал, что моя любовь к литургии и мое избранное академическое поле позволяют мне, наслаждаться исключительно цельной жизнью; едино то, чем я живу, и то, что изучаю, и изучаю то, чем живу. Вообще, это облегчает жизнь: я люблю то, что я делаю; и «удовлетворение от работы» - по крайней мере для прилежного работника - реальная необходимость поддерживать здоровую психику! Более важно, тем не менее, что этот эффект позитивно влияет на преподавание. У меня часто были студенты, которые говорили, что мое преподавание убедило их, поскольку было очевидным, что я верю в то, о чем говорю.

Диакония:
Как Вы оцениваете Ваши наибольшие достижения.

О. Роберт Тафт:
Все наши наибольшие достижения – Господни, а не наши. В этом настроении я сознаю, что наиболее важным даром благодати является для меня вера в мое призвание. Это не означает, что я подразумеваю, что было бы, если бы я был неверующим как миллиарды людей, но я - все еще здесь, и, слава Богу, за это. Во-вторых, есть масса путей – благоразумие требует, чтобы они оставались неведомыми - которыми Бог позволяет мне влиять моим служением на улучшение жизни многих людей; все, чем я занимаюсь - христианское служение. Академический уровень, тем не менее, это только часть служения. Мои исследования и сочинения питают мое преподавание и наоборот; и то и другое - удовлетворительно и даже успешно. Я хочу передать свою транспарентную любовь к восточным традициям, самоуважение самим восточным католикам, которые часто просто поражены комплексом неполноценности; важно, чтобы компетентный и известный ученый был одним из них. На чисто персональном уровне, мне удалось удержать своих друзей, которые повсюду, где только могут быть, и это - источник большого душевного комфорта.

Диакония:
В чем Ваше наибольшее разочарование?

О. Роберт Тафт:
Здесь я должен различать глобальный экклезиологический уровень и мой личный. С человеческой стороны, подобно всем в человеческом роде, у меня есть разочарования в самом себе; меня разочаровывают мои недостатки, моя неверность; были периоды времени, когда я был менее другом, менее христианином, менее священником, менее служителем Евангелия, т.е. всем, чем я должен быть на самом деле. Наше призвание как христиан должно позволять свету Христа пройти через нас, чтобы осветить потемневший мир греха, независимо от того, делает ли так кто-нибудь еще.
«Делать для других так, как Иисус мог бы сделать» - только одно единственное правило христианина по отношению к другим, которое включает в себя все остальные, которые второстепенны.
Монахи, монахини и схимники, отшельники и аскеты, могут проводить время в молитвах и бдениях, могут никогда не есть мяса, могут поститься до бесчувствия; папы, патриархи и епископы могут сделать значимые заявления пророческого характера для защиты православного учения, которого они хотят; безбрачное духовенство может честно соблюдать целибат; но если у них нет любви, если они не придерживаются этой красной нити, тогда они не христиане. Точка.
Только прочитайте главу 25 Евангелия от Матфея. Бог не собирается спрашивать нас какое масло мы добавляли в наш салат Великим постом. Он собирается нас судить на основании нескольких более фундаментальных вопросов.
О глобальной и церковной стороне мой молебен будет гораздо длиннее, но позвольте мне ограничиться только тем, что дорого моему сердцу, Восточному христианству и особенно будущему Советского Союза.
Я разочарован тем, что экуменизм уже не прогрессирует, что Восток и Запад все еще разделены, что уровень отношений между католиками и православными все еще покрыт мраком ограниченности, самоудовлетворения, нелепого передергивания исторических фактов, фанатизма и откровенной лжи.
С православной стороны, реакция которой меня возмущает своим моральное-теологическим жестом, когда Русская Православная Церковь не ответила на призыв к взаимному прощения, который раздался со стороны Украинской Греко-Католической Церкви, не отреклась от псевдо-собора в Львове в 1946 г. и не испросила прощения за церковное соучастие в этом бесчестном действии экклезиологического геноцида, который вызвало неисчислимое количество человеческих страданий.
Я разочарован, что некоторые авторитетные православные специалисты продолжают лгать сквозь зубы относительно последних событий на Украине. Конечно, мир уже давно привык к тому, что православные иерархи из Советского Союза, делают утверждениями, которые как мы, так и они знают, являются ложью; и они знают, что мы знаем; и мы знаем, что они знают, что мы знаем. Но мы знали, что у них не было выбора. Когда кто-нибудь лжет с пистолетом у виска, мы называем его жертвой. Когда у него больше нет пистолета у виска, а он продолжает врать, то мы называем его лгуном. Милосердие в истине может быть единственной основой для прогресса на этом очень трудной направлении. Если это болезненно для Православной Церкви, поскольку это выставляет перед целым миром циничную шараду ее политики и утверждений по этому поводу на протяжении прошлых пятидесяти четырех лет, то это не менее болезненно и для бесчисленных жертв этой чудовищной пародии на законность - не говоря уже о Христианстве. Это трудно, поскольку истина часто бывает жесткой, но без истины мы ничего не достигнем.
В пределах католического сообщества я разочарован, что некоторые интегристские движения начинают делать старые ошибки, рассматривая Россию чем то вроде миссионерской территории – хотя, следует быть справедливым, это ни коим образом не официальная политика Католической Церкви, которая, слава Богу, решительно встала в экуменическую позицию в своих отношениях с Русской и Румынской Православными Церквями, и поддерживает доброжелательный тон в своих общественных декларациях относительно некоторых вопросов, упомянутых выше, хотя, частным образом, осязаемо разочарование и неудовольствие из-за отказа православных признать свои ошибки – а на самом деле, преступления - прошлого. Даже с чисто тактической и политической точки зрения, превалирования вопросов законности, справедливости и христианского братолюбия чувствуется недостаток правдоподобия и уважения в этой политике, поэтому она должна проводиться с большим политическим знанием и здравым смыслом, необходимо даже ввести некое аварийное управление разрешением этого вопроса. Даже верные друзья Православия внутри Католического сообщества смотрят на все эту ситуацию со сплошным чувством отвращения и неудовольствия, даже если они так и не говорят. Но ситуация зашла настолько в тупик, что нужно принимать радикальные решения. И красной нитью здесь проходит право человека, право каждого человека на лице земли, иметь религиозную жизнь вне зависимости от чьего-либо взгляда на прошлую историю, и желания разделить религиозный пирог по тому или другому принципу.
Необходимо понять простую истину, что проблема, возникшая в религиозной истории, никуда не уйдет, и православные столкнулись с религиозным плюрализмом лицом к лицу только сейчас, в то время как католики сделали это уже во времена Реформации и снова напомнили себе об этом в Декрете о религиозной свободе на II Ватиканском соборе. И если православные не сделают этого сейчас, то они заслужат насмешку и неуважение всех лиц доброй воли.
Но того же самого презрения и неуважения заслуживает Католическая церковь за то, что она притесняла восточных католиков в Польше, Малабаре и Северной Америке, несмотря на ту наивную пропаганду, которая распространялась в связи с Тысячелетием Крещения Руси, которое праздновалось в 1988 г. (это знает каждый).
Хотя различное видение истории всегда присутствует с нами, среди Церквей Сестер не должно быть места для осуждения прошлого другой. Так делали только коммунисты, которые всякий раз переписывали историю в том виде, в котором нужно.
Я разочарован, что женатое восточные католические священнослужители не упоминаются в официальных католических документах с тем уважением, которого они заслуживают, несмотря на то, что некоторые из них гораздо лучшие служители Бога, чем их холостые коллеги, включая епископов.
Я разочарован, что американские и канадские католические иерархи не поставят конец запрещению посвящать женатых кандидатов в пресвитериат для восточных католических общин Северной Америки; эта мера в прямом смысле нарушает торжественную клятву Католической церковной власти уважать права и традиции Востока на момент заключения унии.
Я разочарован ужасным внешним видом так называемых византийско-католических храмов и богослужений, которые я иногда вижу в США и где-нибудь еще, в полном нарушении всех норм и традиции, которые документы Римской курии требуют соблюдать. Это всегда потрясает, ибо те, которые претендуют быть более католиками, чем сам папа, всегда готовы игнорировать - иногда презрительно - многие папские распоряжения и указы, которые касаются сохранения и восстановления восточных традиций там, где они были нарушены.
Я разочарован тем, насколько незначительна восточная католическая монашеская жизнь, которая - одновременно традиционная и современная - процветает в Восточных церквях в США.
Как интеллектуал, я особенно удручен глупыми, псевдо-богословскими и историческими оправданиями этого явления, которые полуобразованные люди предлагают иногда, даже в печати, для объяснения этой чепухи. Невежественным людям, по крайней мере, имеет смысл хранить молчание.
Ох, у меня получился просто длинный молебен моих разочарований, я могу продолжать и далее. Но я - также реалист, глубоко верую в Божий Промысел, и я хочу стать частью решения, а не частью проблемы.
Итак, я пытаюсь работать для улучшения положения вместо принятия юношеской позы для драматического и эмоционального удовлетворения, которое является эффектным, но, в конце концов, непродуктивным жестом. Если у меня есть хотя бы небольшая, драгоценная вера в человечество, ибо я – его часть, то должен принять ответственность за свой самообман и работать для улучшения положения, а не просто стоять среди криков, флагов и волн. В таких занятиях я не ожидаю мгновенного результата, чтобы мир немедленно воздал мне тем образом, которым я бы хотел, и не претендую на то, чтобы оказаться единственным человеком, имеющим готовые ответы на все вопросы. Ни заставляйте меня думать плохо там, где события не идут моим путем, или всякий раз, когда авторитетные церковные деятели не согласны со мной.
Итак, у меня есть свои разочарования и Божьими Церквами Востока, как Католическими, так и Православными, и Запада, и Севера и Юга тоже. Хватит наивности думать, подобно некоторым болванам (dumbos), что спасение исходит с Востока или Запада! Оно исходит от Иисуса Христа, а Он - везде, если мы только откроем наши глаза и увидим Его. Вместо того, чтобы сидеть и выкручивать себе руки на тему, что «разочаровывает меня», я все время возвращаюсь к работе. Фактически это вопрос, который я не должен задавать себе, ибо я никогда не представлял, что я и мои разочарования или удовлетворения будут фактом космического значения для остального человечества. Люди всегда задают вопросы, которые я считаю неуместными.
Счастлив ли я? Я никогда не задаю себе этого вопроса, ибо полагаю, я должен быть счастлив; но глядеть пристально на свой пупок у меня нет времени и желания.
Есть ли у меня хорошая жилая квартира в Риме? А какое это имеет значение? Я люблю свою работу, и меня интересует то, что я делаю. Цвет моего пододеяльника не играет роли в моем распорядке дня.
Может быть, это происходит из того, что я изучаю историю. Мы должны принять нашу личную историю и действовать в пределах ее, а не иначе. Я не выбираю. У меня также есть разочарования в себе и исправления; покаяние (metanoia) должно начинаться дома. Мое величайшее личное разочарование, что я пока не обнаружил своего преемника, ибо я был преемником Матеоса и хочу, чтобы кто-нибудь продолжал после меня. Через год мне уже будет шестьдесят.

Диакония:
Что Вы можете посоветовать тем, кто надеется учиться с целью защитить диссертацию на тему восточных христианских исследований?

О. Роберт Тафт:
Я редко вдохновляю людей на дело, я только выставляю требования, если меня об этом спрашивают. Я считаю, что слишком много людей учится на степень доктора философии (PhD studies). Докторов философии (PhD) приходится десять из дюжины в США, слишком много людей учится в докторантурах и университетах, чего бы не следовало. Но я хотел бы дать совет. Тем, кто хочет получить квалификацию, стимул и выносливость следует придерживаться следующего:

1. Изучение языков. Это то, что Матеос рекомендовал мне много лет назад, и это лучший совет из всех, которых я слышал. История и язык являются матрицей всего культурного сознания. Но язык - более фундаментальный, ибо без языка Вы даже не сможете начать изучать историю, а без того и другого Вы вообще не сможете ничего узнать. Это все равно, что получить представление о поэзии Шекспира в переводе или без знания греческого языка и истории иконоборчества пытаться изучать мистагогию Византии VIII в. Это смехотворная вещь. Конечно, можно прийти к некоему знанию, читая книги тех, кто не знает английского, или греческого языка, или истории – но это напоминает скорее узника тюрьмы, которое смотрит на мир через решетку и видит его «в клеточку».

2. Фокус, специализация. Специализация это плата за высокое качество. Я всегда получаю много писем от студентов, которые пишут мне, что они заинтересовались русскими иконами, коптской литургией, корейской кухней, философией Виттгенштейна (Wittgenstein) и где они могут найти учебный курс, чтобы специализироваться в этом. Мой ответ всегда один и тот же: жизнь – не серия хобби. Повзрослейте, станьте серьезными, отбросьте дилетантизм и углубитесь.

3. Вести дисциплинированную, размеренную жизнь. Прежде всего, ночью нужно спать, и это означает, что учеба должна ложиться в кровать и вставать только ко времени - в одно и то же время - каждого рабочего дня.

4. Учиться отдыхать, чтобы полностью забыть об учебе. Нет более надоедливых, чем те, кто постоянно говорит о работе.

5. Учиться делать ежедневный труд – настоящий ежедневный труд – день за днем, день за днем.

Диакония:
Кто больше всего повлиял на Вашу жизнь?

О. Роберт Тафт:
Конечно, кроме тех, кто обычно влияет – родители, семья, Церковь, учителя (особенно великие), друзья, собратья иезуиты и коллеги по профессии – я хотел бы особо отметить Христианских Братьев, которые обучали меня в Академии ЛаСалле в Провиденсе, штат Род-Айленд, а также тех, кто дал мне иезуитскую интеллектуальную и духовную формацию, особенно неоценимый дар игнатианской духовности и воистину прекрасное образование, которое я получил в Шадоубруке и Уэстонском колледже; общение с лютеранами, методистами и англиканами (епископалами) и с упомянутыми выше людьми с христианского Востока, особенно с Русским Православием и его чудесным литургическим и духовным наследие; опыт жизни в различных культурных средах; мой учитель Хуан Матеос; поддержка тех, кто любил меня. Но, пробегая глазами и осмысливая всю мою жизнь, я могу сказать, что главное в ней - бесценный дар католической веры, которая является скалой моей жизни.

Диакония:
Что особенно специфично в Вашей благодарности христианскому Востоку?

О. Роберт Тафт:
Как однажды проницательно заметил Хуан Матеос (все его замечания были проницательными), изучение традиций христианского Востока – не только одной, а всех семи – заранее (ante diem) приуготовило нас ко II Ватиканскому собору. Это поставило нас лицом к лицу с относительностью многих элементов нашей родной церковной культуры и ее формулировок, в результате были отброшены барьеры в мышлении и клише. В дополнение, влияние русской православной литургии и духовности на мою жизнь, я надеюсь, очевидно.

Диакония:
Почему Вы также упомянули лютеран, методистов и англикан? Трудно ожидать, что их традиции могут повлиять на жизнь ориенталиста.

О. Роберт Тафт:
Однако, мы должны учиться у каждого. Лютеран я знаю хорошо, практически всех их пасторы произвели на меня впечатление как серьезные служители Писания, преподающие верным глубокую веру и их христианские обязанности. Из их богословия я пришел к новой оценке центрального места Слова в литургии и жизни, богословию Христа и прежде всего безвозмездности спасения по вере. Я считаю себя очень серьезным человеком, даже если многие люди думают, что я шутник, но я также обязательный человек, так что, может быть, совпадаю с лютеранами по этой причине.
Но у меня намного больше коллег и личных друзей среди служителей и священников англиканской традиции: англикан, епископалов, методистов. Прежде всего, мой самый близкий друг из них – и один из моих лучших друзей Томас Дж. Тэлли (Talley), епископальный священник – показал возможность глубокого, человеческого, обыденного экуменизма, который никоем образом не ослабляет религиозные различия, но не позволяет им становится препятствием на пути глубокого общения на человеческом уровне. Моя дружба с двумя русскими православными священниками из Советского Союза - того же самого рода.
В дополнение к такой личной дружбе, я думаю, что существует важный урок, полученный от англиканства. Я не уверен, что я могу выразить это адекватно, но англиканская традиция в новые времена, начиная с эпохи промышленной революции (Iron Age) идет нога в ногу с католической эмансипацией, приобретя беспристрастный, вежливый, цивилизованный способ общения с другими церквами, и это я нахожу замечательным. Они не пытаются ловить рыбу в мутной воде. Они не ангажированы карикатуризмом и обличительством. Они не получают удовольствия от поражений и ошибок других. Они не агрессивны, не замкнуты и не скандальны, и те, кто имел дело с ними на экуменических встречах, ничего не могут сказать о них плохого. Короче, они – хорошая компания, они могут быть хорошими друзьями, они не претенциозны. Достаточно только бросить взгляд на прекрасный образ последнего Архиепископа Кентерберийского, чтобы позавидовать его стилю руководства. Это не означает, что я согласен со всем, что делают англикане. Но это не главное. Главное - то, что они не создают впечатления, чтобы использовать его; они хотят сделать как в [английском клубе]: поставить всех лицом к лицу, и это есть их обновленный стиль. Они учат нас, как можно не соглашаться христианским, цивилизованным образом. Конечно, может быть это легко для них. Будучи учрежденной государством и просто богатой церковью, англикане занимают высший эшелон в Британии и многих других регионах без того, чтобы бороться за это, они победили уже до начала игры, и, может быть, «благородство обязывает» (noblesse oblige) – их служение. Поэтому для тех, кто потратил свою жизнь, имея дело с христианским Востоком, они – глоток свежего воздуха.
Поэтому я очень хочу надеяться, что отношения между Англиканской и Католической церквами сегодня станут моделью тех отношений, которые мы хотели бы видеть между Католической и Православной церквами. Насилие и принуждение, покрывают наше общее прошлое, так же как и мученики с обеих сторон, ибо тогда католики думали, что все должны быть католиками, а англикане считали, что все должны быть англиканами; в те дни волей неволей действовал принцип «чья власть, того и религия» (cuius regio, eius et religio), безотносительно от того, хотели этого верующие или нет. Теперь это ясно понимается и осознается обеими сторонами, не пытаясь осуждать или переписать свою собственную историю, как это все еще бывает между православными и, по крайней мере, восточными, католиками сегодня. Англикане вполне добродушно восприняли канонизацию т.н. «Английских мучеников» и даже прислали официальных представителей на этот праздник. Как далеки католики и православные от этой безмятежности, когда какой-нибудь предмет типа иконы, выставленной в Ватикане, может быть раздут до главной причины неучастия в двухстороннем диалоге!

Диакония:
У Вас много ответственных должностей и работы. Есть ли у Вас хобби, что Вы делает на отдыхе? Ведете ли Вы дневник, чтобы записывать свои впечатления для себя или для потомков?

О. Роберт Тафт:
Начну с конца, нет, я не веду дневника. Я не столь самонаблюдателен как Томас Мертон (Merton). Я не считаю себя столь значимым, и не пытаюсь смешивать свою личную жизнь с Историей Спасения. Кроме того, уход в себя - не в иезуитском стиле. Игнатий учил нас, что бы мы были людьми для других и созерцали Бога, а не себя. Что касается хобби, может быть, у меня его нет, ибо я не ищу скучной и надоедливой жизни. Я люблю то, что я делаю, вся мая жизнь это хобби, я думаю. А для отдыха я много гуляю: как для упражнений, так и чтобы проветрить мою голову и дать моему седалищу отдохнуть от сидячего образа жизни исследователя. Но я много думаю, когда хожу, вот почему я предпочитаю гулять один. Я обдумываю мою работу, и всегда у меня под рукой бумага и ручка, чтобы записать те идеи, которые мне приходят в голову.
И конечно, я люблю все интеллектуальное, много читаю – три-четыре газеты в день на английском, итальянском и французских языках, некоторую литературу, особенно биографии и историю, просматриваю рецензии и периодику вне моей специализации. Литургия не существует в вакууме, и нет способа представить литургию без погружения ее в культуру, историю и богословие того времени, когда она совершается. Актуально, я не читаю работ по литургике просто так, а только те, которые имеют высокий научный уровень.

Диакония:
Каковы Ваши планы на ближайшее будущее?

О. Роберт Тафт:
Новые условия свободы для Церквей в Европе - эту свободу уже получили Православные церкви - требуют необходимости восстановления Католической церкви в бывшем Советском блоке, как папа сообщил об этом Обществу Иисуса; это делает необходимым, чтобы я больше времени проводил на моем служении в Риме. В результате я оказался в положении трудного выбора: приостановить мою деятельность в качестве приглашенного профессора литургики в аспирантуре Университета Нотр Дам один семестр в два года, чем я занимался на протяжении последних пятнадцати лет.
Что касается моих исследовательских проектов, наибольшее значение имеет шеститомное издание «История Литургии Св. Иоанна Златоуста». Том 2 «Великий вход», появившийся в 1975 году, уже распродан и вышел вторым изданием в 1978 г. Том 4 «Диптихи» вышел в тираж летом 1990 г. (и появился в 1991 г.; том 5 «Предпричастные обряды», появился в 2000 г.); тома 3 и 6 уже почти завершены. Кроме того, у меня есть множество других проектов, которые находятся в разной стадии готовности, и другие труды, которые я задумал, но пока не начал. Поэтому я не чувствую себя безработным. Кроме этой работы, непосредственно касающейся меня, я написал целый литургический раздел – свыше 250 страниц материала в 90 отдельных разделах – для Оксфордского словаря по византинистике (Oxford Dictionary of Byzantium).

Диакония:
И последний вопрос: какова Ваша главная цель как ученого иезуита и священника.

О. Роберт Тафт:
Хорошо, я должен быть не только зрителем событий моего времени, которые происходят, но и их активным участником. Таким образом, вне моих собственных целей я нахожусь в общении с любым иезуитом: вящая слава Божия и служение человечеству, спасение душ, служение веры и справедливости и т.п.; или с любым настоящим ученым: свободный объективный поиск и распространение истины, где бы она не находилась, независимо от того, кому она приятна или неприятна. Я пытаюсь соединить эти два идеала, чтобы осуществлять научное исследование как служение т.е. как служение человечеству и Церкви. Конечно, это не означает, что существует только один путь для литургической учености, и многочисленные прославленные литургисты изучали литургию вне зависимости от того, повлияет ли это на актуальную литургическую практику Церкви. Но это не было свойственно таким иезуитским исследователям, как Юнгманн или Матеос, чья научная школа была не меньшей школой прямого воплощения из идей в жизнь Церкви для лучшего понимания и совершения богослужений. Это не означает, что ученые должны дать готовые рецепты для решения современных проблем. Нет, работа ученого заключается в просвещении мрака для понимания или прогресса в понимании превратно понятого прошлого.
История - великая теория относительности, поэтому великие интеллектуальные силы избавляют нас от груза прошлого. Я никогда не освободился бы, если не изучил. Без исследований Юнгманна не было бы реформы Римской мессы на II Ватиканском соборе, а если это не так, руки прочь от служения, если вы не знаете, что это такое. На персональном уровне, имея дело со студентами и другими людьми, я могу свидетельствовать большое количество духовного добра, которое проистекает из объективного, честного научного изучения христианского наследия. Можно изменить народные обычаи навсегда, приведя их в соприкосновение с живыми источниками народной традиции, расчистив слои неправильного понимания, и масса клише развеется прочь. Ключ к сердцу христианского Востока - литургия. Только через литургию сохраняются, передаются и воспринимаются Священное Писание, Предание, Святые Отцы, благочестие и духовность. Это может выглядеть древним и склеротическим, но сокровища народного воплотившегося Евангелия под мишурой внешней корки ожидают своего раскрытия учеными, которые умеют отличить пшеницу от мякины и аккуратно подрезать кустарник. Что может быть более актуальным и полезным служением, чем изучать наследие людей для того, чтобы открыть это духовное богатство не только для этих людей, но для всего человечества к вящей славе вечного имени Бога?

Опубликовано: Diakonia, № 24, 1991 г. - Сс. 45-78 (библиографические данные обновлены в 2004 г.)