Я давно собирался побывать на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, но из-за ежедневных занятий и проливных дождей все откладывал поездку. О русском кладбище и кладбищенской церкви где-то под Парижем я слышал уже раньше, еще до своего приезда во Францию. Мои друзья уговаривали меня в первый же солнечный день каникул непременно поехать повидать этот достопримечательный русский утолок на чужбине, даже сами обещали сопровождать меня, чтобы показать все достопримечательности русского поселка, кладбища и окрестностей.

Солнечного дня мы не дождались и решили наудачу выбрать любой, более или менее сухой день недели. Такой день скоро выдался - не совсем солнечный и не совсем пасмурный, не жаркий и не холодный, - как раз для прогулки. Метеорологические сводки обещали даже небо с просветами.

Мои друзья часто бывали в Сен-Женевьев-де-Буа. Там похоронены их родственники и немало самых близких знакомых. Редко кто из русских парижан не имеет на этом кладбище связей с потусторонними, избравшими благую часть...

Решили мы ехать не автобусом прямо, а окружным путем по железной дороге, чтобы продлить удовольствие и пройти пешком по чудной липовой аллее, которая тянется от станции до кладбища.

Был конец августа, почти всегда сухой и солнечный во Франции. Не обманул он нас, в виде исключения, и в этот день, но, в общем, прошлым летом и в августе шли проливные дожди. Удобный электрический поезд в каких-нибудь полчаса пролетает вдоль Сены от Гар-д'Орсе до Сен-Мишель-сюр-Орж, конечной железнодорожной остановки к русскому кладбищу. Во всю длину дороги, у живописных берегов Сены, поэтически качаются на воде лодки самых различных видов и размеров: от баржевых до утлых «душегубок», раскрашенных в яркие цвета для спорта и развлечений и простых серых потрепанных для рыбной ловли. Задумчивые рыбаки выбрасывают из них свои удочки и изредка вытягивают из воды тощую рыбёшку, пригожую для ухи. Рыбаки всех стран, вообще, очень интересные люди. Я всегда завидовал их нечеловеческому терпению ждать, иногда часами, пока клюнет рыба, их спокойствию, хладнокровию и их молчаливости. Когда-то, в детстве, меня поражали отшельники и так называемые «молчальники», уходившие в леса и дебри и проводившие жизнь в полном молчании и одиночестве, вдали от людей. На Афоне не редкость встретить монахов-молчальников, убегающих от людей, для того, чтобы не общаться с миром и не нарушить обета молчания. Рыбаки - молчальники другого рода. Это - подвижники в миру. Они не замечают происходящего вокруг них и как бы пренебрегают окружающими. Рыбаки - положительны, покладисты, серьёзны и, в большинстве случаев, незлобивы. Такими были, вероятно, святые Апостолы, также промышлявшие рыбной ловлей на море Галилейском. Христос не случайно выбрал их для проповеди Евангелия и этим как бы определил характер и идеал христианина: кротость, смирение, положительность в самом лучшем смысле этого слова, терпение и, что может быть важнее всего, уважение к каждому произнесенному слову, к каждой выраженной мысли. Несомненно, если бы позднейшие поколения христиан унаследовали добродетели галилейских рыбаков, то не было бы в наше время никаких споров и пререканий ни догматического, ни юридического порядка, не было бы и печальных разделений на всевозможные юрисдикции, убеждения и толки, свидетельствующие о современной разнузданности, пустословии и греховной природе человека.

Полную противоположность рыбакам представляют охотники. Вот они с ружьями и собаками шныряют по кустам вдоль берегов Сены, шумливые, беспокойные и до крайности болтливые. От них нет покоя ни зверю, ни человеку. Они напоминают собой значительную часть современного общества, проводящую время в пустой и ненужной болтовне. Болтовня вообще, особенно праздная и ненужная, - это наше общее горе, это бич, которым пользуется диавол, для того чтобы подстегивать наше воображение и создавать образы и мысли из мира фантазий. Если суждено будет появиться в мире антихристу, то он, вероятно, начнет выбирать своих апостолов именно из охотников.

Это они дали нам так называемых «подстрекателей», разбросанных в наше время в виде плевел или микробов по всему лицу земли.

«Подстрекатели» — это род людей, витающих, как у нас принято говорить, в облаках. Их не удовлетворяет обыденная, серая и скучная жизнь. Их фантазия стремится восполнить недостающее образами и мыслями, если не реальными, то сильно действующими, поражающими воображение. Они не лгуны, о, нет, - они художники своего дела, искренне ему преданные и для него существующие.

Страсть фантазировать развилась у «подстрекателей» не без нашего участия. Без них не обходится ни одна вечеринка, ни одно собрание, доклад или какое угодно другое развлечение. Они всегда и везде находятся в центре общества. Мы не только не мешаем им фантазировать, не только терпим их, но поощряем их на это, с удовольствием слушаем их болтовню, в угоду русской пословице:
«Не любо - не слушай, а врать не мешай!»
Случилось какое-нибудь зло, - мы сразу же отворачиваемся от «подстрекателей» и начинаем поносить их:
- Вот, они, такие и сякие, нарушители мира и покоя, сеятели зла и пр[очее] в этом духе... А они даже не понимают, в чем, собственно, заключается зло?! - Подумайте, это же сущее безобразие, - возмущаются они не без основания, - я их развлекаю, я им скуку разгоняю, я, можно сказать, вдохновляю интерес к жизни, а они, вот тебе, пришили мне какое то зло. Возмутительно! А, в конце концов, какое мне дело до того, что вчера наболтал мой язык?! Он у меня без костей.

«Подстрекателям» и их пособникам, - сознательным и невинным, большим и меньшим, гениальным и бездарным, тонким и неотёсанным, - обязаны мы современным печальным положением вещей в мире. Не без их участия созданы и наши церковные разделения. А что касается наших догматических пререканий, то, правда, они относятся к разряду пустых и ненужных, когда в них принимают участие совершенно непризванные дилетанты, играющие роль подневольных «подстрекателей». Об этом в другой раз, отдельным посвящением, иначе читатели не дождутся, когда мы попадем, наконец, на русское кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Наш поезд подошел к Сен-Мишель-сюр-Орж и мы смешались с толпой вылезающих и выходящих. Среди них немало, как будто, знакомых лиц, где-то, когда-то встреченных, даже примелькавшихся. Оказалось, что в этом направлении часто ездят русские, устремляющиеся на это кладбище, - гордость русской эмиграции.

Три километра расстояния между станцией и кладбищем являются моционом отдыха для уставших нервов, симфонией божественных звуков для слуха, утомленного шумом и парижской сутолокой, настоящим наслаждением, получаемым от разнообразия живых картин и видов окружающей природы. Поля, заросли, кустарники, огороды и лес вдали на горизонте придают окрестностям вид живой панорамы.

Липовая аллея, ведущая от железнодорожной станции до кладбища, действительно уютна и прекрасна. В летний жаркий день она должна представлять собой исключительную красоту. Благоухающий липовый цвет, душистый запах которого привлекает мириады пчел, слетающихся со всех окрестностей и наполняющих своим жужжаньем, шумом и суетой всю зеленую галерею на протяжении нескольких километров; щебетанье таких же суетливых и юрких птичек, начиная от воробьиной мелюзги до крикливых ворон и галок; писк всегда голодных и жадных птенцов; стрекотанье кузнечиков и вместе с этим какая-то тишина, и спокойствие, и благодатная тень...

Даже в августе эта аллея не теряет своей прелести и своих качеств. Мы это сразу же почувствовали, когда начал моросить дождик, жиденький, назойливый, к нашему утешению быстро сменившийся солнечной погодой. Густая зеленая листва аллеи хранила нас и от того, и от другого.

Этой зеленой галереей мы прошли, минуя красивый дачный поселок, в котором очевидно, живет также немало русских, к так называемому «Русскому дому». На всем здесь лежит отпечаток русского характера и духа. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». В поселке на многих огородах красуются русские подсолнечники. Они же украшают цветники перед многими домами. Верная примета русского жилья.

В «Русском доме», учрежденном стараниями и заботами передовых и жертвенных русских людей, с помощью иностранцев, любящих Россию, нашли приют и тепло многие русские из «бывших», с именами, титулами, положением в прошлом и известным стажем во всех отраслях культурной русской жизни, - люди, которым обязана Россия своим расцветом и отчасти своим падением. О! мы нисколько не понимаем это с плохой точки зрения. Мы все причастники к той или иной судьбе России и хорошо, если сознаем и свои качества, и свои недостатки. Скажем, Толстой или Достоевский оставили России и всему культурному человечеству неисчерпаемое литературное богатство и достигли необычайной славы, как художники слова, как писатели, мыслители. Но они были одновременно и пионерами русской революции, подготовка которой то ставится им в заслугу, то вменяется в вину. Понятно, что если бы тот же Толстой или Достоевский жили в наше время, и прошли бы стаж и школу, пройденные нами, то ,вероятно, они дали бы своему гению развернуться в другом аспекте. Несомненно, что русская эмиграция, наученная многими горькими опытами, если бы ей дано было жить сызнова и снова дана была возможность творить, учла бы практику пережитого и испытанного.

Возьмем хотя бы отрасль русской церковной жизни - это была именно отрасль, не больше и не меньше, чем какая-либо другая жизненная отрасль государственного значения: экономическая, политическая, педагогическая, ну и церковная... Русские правящие круги, русские ученые, государственные или общественные деятели, вообще, русская интеллигенция, относились к Православной Церкви свысока, с какой-то снисходительностью и никогда не принимали всерьёз ее значения. Все они не понимали и недооценивали роль, которую могла играть Православная Церковь в жизни государства, особенно в воспитании русской общественности. На нее смотрели через призму непосредственных государственных интересов, от нее ждали каких-то немедленных прямых результатов и пользы в виде тех или иных данных, все того же государственного значения. Редкий русский интеллигент понимал, что церковь может быть полезной государству и общественности сама по себе, одним фактом своего служения Богу и спасению душ в Вечности; что только церковь, которой никто не мешает служить этим питомым ей и непосредственным целям, может пережить все государственные системы, строи, любую атмосферу политических пертурбаций и революций.

Русской Православной Церкви навязывали и друзей и врагов, сообразуясь с интересами и целями, ничего общего по имеющими с целями служения Богу и с интересами церкви. Печальная страничка взаимоотношений между Православной и Католической Церквами писалась также не без участия русских правящих кругов. Католичество всегда было неприемлемым для предержащих государственных властей, привыкших рассматривать церковь как отрасль государственной жизни, именно своим стремлением к полной церковной самостоятельности. «Божие - Богови, кесарево – кесареви». Всякий сговор о единении церквей, тем более под властью Римского Первосвященника, истолковывается в этих кругах как попытка оторвать Русскую Православную Церковь из-под влияния национальной государственной власти. Таким образом, церковь постепенно отвлекалась от своего прямого назначения и не только не могла влиять на массы верующих, но стала для них чужой и даже отчасти враждебной. Кто знает, какую роль могла бы сыграть Русская Православная Церковь, при другом к ней отношении со стороны правящих русских кругов и интеллигенции, в смутное русское время? Возможности ее были, во всяком случае, безграничны. Она могла служить связью, пусть даже чисто духовной, но все же связью примиряющей и, в известном смысле, смягчающей классовую борьбу; она могла служить умиротворению разбушевавшихся страстей, быть сдерживающим началом и тормозом всяких низменных побуждений, посредницей всевозможных противоречий... Она могла, наконец, уже одним своим воспитательным влиянием на массы удержать тот первый благородный порыв и то чувство радости, справедливости и подлинной свободы, которые испытала Россия в первые дни революции.

Кто знает, какую роль могла бы также в наше время играть Русская Православная Церковь и в экуменических стремлениях христианских церквей, если бы судьба ее не была так тесно связана с различными интересами чисто житейского порядка. «Кесарево - кесареви; Божие - Богови!»

Церковь, лишенная свободы и авторитета, низведенная к роли государственного департамента того или иного министерства, церковь, к которой массы русской интеллигенции относились почти с пренебрежением, а в лучшем случае с известной холодностью и безразличием, могла только способствовать крушению, как и случилось на самом деле. Да одно ли лишь это холодное отношение к церкви является нашим общим грехом, способствовавшим крушению России? В дни Великого Поста и покаяния наши открытые сердца и сами чувствуют всю глубину зла, посеянного нами самими и теперь пожинаемого в безумном экстазе русскими поколениями.

Но вот, мы, наконец, у кладбища и просим терпеливого читателя великодушно простить нас за злоупотребление вниманием и вынужденное отвлечение от темы. Кладбище предстало пред нами совершенно неожиданно, за крутым поворотом дороги, что называется во всей своей красе, как в сказке, или в виде миража. Если бы замечтавшийся русский эмигрант и правду попал сюда, не подозревая о существовании в этом месте русского кладбища, то он не поверил бы обоим глазам. Среди белых кудрявых русских березок, придающих местности вид русского пейзажа, вдруг вырастает перед вами белоснежная кладбищенская церковь с ярким синим куполом — луковицей, увенчанной золотым православным крестом, звонница какого-то старинного стиля немного в сторонке, а поодаль такой же белоснежный церковный домик и целый город русских могилок вокруг. Их здесь бесчисленное множество, одна краше другой. Чистота и порядок повсюду удивляют и поражают.

Все кладбище представляет собой море цветов и памятников, каждый из которых является, в смысле художественности и архитектуры, законченной цельностью и отражает в себе гениальность русской мысли, изобретательности и искусства.

Все дорожки усыпаны гравием. Множество цветников и клумб содержатся в идеальном порядке и, что дороже всего и ближе всего русскому сердцу, изобилие скромных березок с нежными, тонкими и гибкими ветвями и такими же листочками, которые как-то особенно шелестят, будто шепчут что-то на ухо. Даже слепой, если он русский, пусть он долгие годы не слышал шелеста березок, может почувствовать и уловить по звуку их присутствие. Этот нежный шелест донесся до моего слуха в виде знакомой, давно забытой, но сразу же ожившей в памяти, божественной симфонии далеких русских степей; услышанной здесь впервые, после долгих скитаний, как только я приблизился к кладбищу.

Под слиянием ли этих особых впечатлений и воспоминаний, или это было на самой деле так, но мне показалось, что более красивого, уютного и прелестного уголка я не видел еще нигде в своей жизни и мне сразу же пришла в голову мысль, которая является, кстати, мыслью каждого русского эмигранта, впервые попадающего на русское кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, быть похороненным именно здесь, если суждено будет умереть в изгнании.

Я даже облюбовал себе местечко для такого случая, и мне даже захотелось, чтобы случай этот представился как можно скорее. Просто вдруг захотелось умереть, до того завидно стало… -Ведь, вот какие счастливцы - пристроились и в ус себе не дуют. А ты здесь живи в страхе и сомненье до неизвестных перспектив и событий, пока судьбе заблагорассудится вытащить, наконец, твой жребий, да еще при каких обстоятельствах и при каких условиях... Греховные, конечно, мысли и греховное нетерпение. Смерть, ведь, тоже нужно заслужить; а, главное, готовы ли мы к ней?!

Кладбище с его атмосферой физического и душевного покоя, подчеркивающей бренность и суетность земной жизни, возвышающей наши мысли к горним и вечным местам, успокаивающей и побуждающей к зрелым и здоровым мыслям, является самым выразительным и самым убедительным аргументом необходимости, возможности и неизбежности единения христиан в Боге, если не в этой жизни, то в грядущей Вечности. На этой мысли успокаиваются все отрасли, примиряются сами собой все противоречия, связываются в общий клубок нити всех житейских разногласии, сходятся пути житейских стремлений, чаяний и вожделений. Не только безмолвные могилки, но и живые обитатели кладбища, — очень любезные, предупредительные, терпимые ко всем посетителям, начиная от о. настоятеля и его ближайших сотрудников до кладбищенского персонала и самих гостей включительно, создают эту атмосферу мира, покоя и незлобия.

Каждая могилка на кладбище представляет собой страничку неписанной истории дореволюционной России и русской эмиграции. Пройти кладбище – это все равно что перелистать историю отдельной русской эпохи, которую будут когда-то изучать, разбирать и дискуссировать будущие русские поколения.

Замечательна внутренность кладбищенской церкви, расписанной художником Бенуа. Вот он со своей супругой на воздвигнутых лесах освежает и подправляет краски на стенных росписях, набрасывает эскизы русских святых в крипте под церковью, думает об архитектурных улучшениях и реставрации церкви. И все это безвозмездно, с такой любовью к искусству и с такой жертвенностью, каких больше не встретишь в наше время. Это тоже люди не от мира сего, от которых веет стариной русского альтруизма, идейности и здорового русского патриотизма.

Здесь на кладбище они как бы воздвигают себе «памятник нерукотворный», к которому никогда не зарастет народная тропа...

Несомненно, кладбище, этот русский некрополь, будет когда-то национальным историческим памятником, местом паломничеств из будущей России и примером, а также символом верности до смерти своей далекой Родине и русской культуре. Поздним вечером, исполненные гордости за русское большое дело, еле успев попасть на последний автобус, мы вернулись восвояси. Над шумным Парижем стояли уже сумерки, и нам и вправду показалось, что мы снова опустились в какую-то бездну житейских треволнений и серой эмигрантской обыденщины.

Бюллетень «Наш приход», № 5, 1949 г.- Сс. 25-31