В доме Отца моего обителей много (Ин 14:2)

Введение

Первый кризис, с которым столкнулась начальная Церковь, касался проблемы, неоднократно повторявшейся на протяжении всей христианской истории: проблемы взаимоотношения партикуляризма и универсализма, разнообразия и единообразия. И через первое, и через последующие искушения христиане часто были не в состоянии усвоить парадокс, что только через множество партикуляризмов и состоявшегося разнообразия можно самым полным образом осуществить всеобщность (universality) Церкви.

Благодаря влиянию Св. Павла, Церковь преодолела этот кризис, постигнув, что единство и универсальность, подобно Божьему творению, не разрушаются, а обогащаются разнообразием. Изначально, этот кафолический (catholic) дух подвигал апостольство Павла среди язычников в Антиохии. «И какие-то люди, пришедшие из Иудеи, учили братьев: если вы не обрежетесь по обычаю Моисея, вы не можете спастись. Когда же у Павла и Варнавы возникло разногласие и немалый спор, было постановлено, чтобы Павел и Варнава и некоторые другие из них шли по этому вопросу к апостолам и пресвитерам в Иерусалим» (Деян. 15:1-2)^[1].

Иерусалимский собор, который был созван, чтобы уладить этот спор, поддержал дух Павла и энергично выступил против наложения Закона Моисея на обращенных язычников (Деян 15:6-29). Это первое определение христианства как Нового и Вечного Завета, который не связан религиозными и культурными ограничениями Ветхого Завета, позволило ранней Церкви усвоить политику приспособления, которая смогла отразить внутреннюю кафоличность (catholicity) ее внешней структуры. Выйдя из Иудеи, Церковь приспосабливалась к местным условиям, поскольку она жила в них; устанавливая местные церкви, которые организовывали свою собственную жизнь согласно требованиям времени. Через столетия этот процесс адаптации привел к появлению нескольких традиций, западных и восточных, которые до сих пор являются частью нашего нынешнего кафолического (catholic) наследия.

Современное рассеяние восточноевропейских народов познакомило большинство из нас с этим культурным разнообразием в Католической (Catholic) церкви. Женатые священники, литургии на национальных языках, Причастие под двумя видами - все эти вещи, как мы теперь понимаем, имеют место в тех католических (catholic) традициях, которые мы называем «восточными обрядами».

Но в нашем современном мире, постепенно развивающемся в сторону общей светской культуры под властью западной технологии, действительно ли нужно оставить существенное место для наших восточных обрядов, на первый взгляд древних и почтенных, но, вероятно, passé^[2]? Действительно ли они - необходимая часть нашего кафолического (catholic) наследия в современном мире? Папы римские, конечно, так думали. Они повторяли снова и снова, что восточные обряды не только несут большую красоту и богатство для их собственных носителей, но и, что, вместе с западными обрядами, они проявляют славу Церкви Божьей и позволяют западным католикам более глубоко понять их собственную традицию. Фактически, мы можем добавить, что католик, чье видение Католичества (Catholicism) ограничено его собственной специфической традицией, имеет искаженное представление об истинном характере своей Церкви.

Интересно, однако, создать истинно католическую открытость мнений и помышлений ко всему тому, что является столь богатой и жизнеутверждающей силой наших католических традиций; это позволит взглянуть глубже внешних обрядов и церемоний восточного католичества, чтобы постичь истинный характер и ценности восточного христианства в современной Церкви. Сначала попытаемся исследовать то, чем «обряд» является на самом деле, и кратко изучить происхождение восточных обрядов. После этого изучим более основательно наследие и дух христианского Востока, его ценности, его проблемы и призвание в Церкви сегодня.

Что такое - «обряд»?

Обряд (Rite) - просто католичество (Catholicism), поскольку он развился согласно культуре и духу определенного народа. Слово «обряд», поскольку оно подразумевает «ритуал» или «церемонию», является, возможно, недостаточно ёмким словом, чтобы охватить чрезвычайно сложную и богатую действительность. Поскольку «обряд» – не только литургика, а вернее полное кафолическое (catholic) предание, уникальный путь, которым поместная (particular) община верных ощущает, выражает и живет своей кафолической жизнью внутри единого мистического Тела Христова.

Лучше всего постигнуть различные обряды Церкви через литургику. Это понятно, поскольку литургия - наиболее совершенное и «официальное» выражение души, оживляющей всякую традицию. Но это, ни в коем случае, не единственное выражение; ибо «обряд» также включает в себя все другие составляющие, которые мы хотели бы найти в кафолической культуре: богословские школы с их Святыми Отцами и Учителями, каноническую дисциплину, духовность, посвященную жизнь, монашество, искусство, архитектуру, гимнографию, музыку и также - и это должно быть подчеркнуто - специфический дух, который создал эту традицию, который, в свою очередь, питается этой традицией, и существенен именно для этой традиции.

Не может стоять, конечно, никакого вопроса о едином католическом обряде, отвергающем то, что другой подтверждает. Все обряды едины в союзе Церкви Христовой под водительством Епископа Римского. Все имеют те же самые таинства, те же самые догматы, тот же самый нравственный закон (moral code). Различия - лишь вопрос акцента. Каждая традиция подчеркивает разнообразные аспекты единой святой, соборной (Catholic) и апостольской традиции, свойственной всем.

В окружном послании «Orientalis Ecclesiae» Пий XII указал ясно, что наши восточные традиции включают в себя гораздо больше, чем литургию:

«Это добрая воля предполагает также и должное уважение к тем традициям, которые являются особым наследием народов Востока, относятся ли они к священной литургии и иерархическому устройству, или к осуществлению христианской жизни, в той степени, в которой они согласны с истинной верой и нравственным законом. Все и каждая нация восточного обряда должны обладать законной свободой во всем, что связано с ее историей и собственным гением и характером, всегда сохраняя истинность и целостность учения Иисуса Христа»^[3].

Восточный обряд, поэтому, не просто другой способ служить обедню (Mass). Это - «особое наследие» с его собственными праздниками и постами, святыми и святынями. Это - почитание Божьей Матери без Розария^[4], почитание святых без новенн, уважение к Евхаристии без выставления или благословения Св. Дарами, соблюдение Великого поста без стояний Крестного пути^[5]. И что особенно важно, это - другой «гений и характер» восточного этоса, из которого эти обрядовые и благочестивые различия проистекают.

Происхождение восточных обрядов

В течение первых столетий нашей эры, в Восточной Римской империи возникли две большие группы поместных церквей, сосредоточенных вокруг великих престолов Антиохии Сирийской и Александрии Египтской. Эти центры церковной (ecclesiastical) жизни были не просто главными городами Восточной империи, но и кафедрами апостольского происхождения. Сам Св. Петр управлял Антиохией перед путешествием в Рим, а в Александрии прослеживается происхождение от Князя апостолов через его ученика Cв. Марка.

Из-за авторитетности этих апостольских престолов, их литургии и обычаи сильно повлияли на малые церкви в пределах их сфер влияния. Евангелие сначала было проповедовано в больших городах империи. Потом Евангелие услышало также население окружающих местностей. Епископы старейших кафедр посвящали и посылали далее епископов-миссионеров, которые считали святителей своими вышестоящими настоятелями и подражали обычаям Церкви Матери.

Следует также отметить влияние третьей церкви – Иерусалимской. Священное положение Святого Града как места нашего искупления сделало его великим центром паломничества и монашества, и его литургические обычаи распространились по всему миру. Хотя иерусалимский обряд больше не существует в качестве отдельной традиции, следы его влияния могут быть найдены в большей или меньшей степени во всех обрядах, существующих ныне.

Традиции из этих трех церквей: Антиохии, Александрии и Иерусалима - являются основными источниками, из которых развились наши современные восточные обряды. Изначальные греческие обычаи Александрии подверглись сильным монашеским и сирийским влияниям и, в конечном счете, создали коптский обряд современного Египта и эфиопский обряд, национальную религиозную традицию Эфиопии. Развитие сирийской традиции, сосредоточенной в Иерусалиме и Антиохии, гораздо больее сложное. В Сирии изначально древняя греческая литургия Антохии восприняла обычаи, свойственные Иерусалиму и произвела впоследствии западный сирийский обряд, который мы встречаем в Ливане и среди маланкарских христиан Индии. Маронитский обряд Ливана это, в сущности, латинизированный вариант той же самой традиции.

В Персии, за границами Римской империи, сирийская традиция имела другую историю. В Персидской империи христианство начало свое распространение из месопотамского Эдема, важного центра семитской культуры, община которого была дочерью Антиохийской церкви. В течение того периода времени когда формировались молодая Церковь, Антиохия, Александрия и Иерусалим были греческими городами по языку и культуре, поэтому греческим был и их литургический язык. Коптский и сирийские языки распространились значительно позже, поскольку последующее продвижение Церкви во внутренние районы Египта и Сирии происходило под влиянием монастырей и маленьких сельских общин. Но восточный сирийский или халдейский обряд, который очень рано принял свои очертания в церкви Эдессы, сохранил семитский отпечаток первых еврейских церквей. Эта традиция существует сегодня среди халдеев и несториан Ближнего Востока и, в форме чрезвычайно латинизированной, но восстанавливающей ныне изначальный облик, среди малабарских христиан Индии.

С возвышением Константинополя до уровня главного патриаршего престола на Востоке в течение IV и V столетий, сирийская традиция получила новое и наиболее плодотворное развитие. Когда император Константин переместил местоположение своего имперского правительства в город Византий в 330 г., епископ новой столицы, был только викарием (suffragan) митрополита Гераклейского во Фракии, в пределах Антиохийского патриархата. Но Византий вскоре стал Константинополем, «Новым Римом», и его епископ, придворный Императора римлян, получил статус большой политической важности, как в Церкви, так и в Империи. Превосходство Константинопольской церкви на Востоке скоро стало fait accompli^[6], и в конечном счете получило одобрение всей Церкви.

Поскольку мы можем ожидать, что новое преимущество Константинополя привело к развитию и обогащению старых традиций Византия, обычаи Антиохии и Иерусалима сыграли решающую роль в окончательном формировании превосходного византийского обряда. Этот обряд не мог не распространиться на большом пространстве христианского Востока и славянских стран и присутствует ныне во всем мире.

Христианские традиции Армении имеют похожее происхождение. «Характерный синтез сирийских и каппадокийских элементов в пределах структуры, заимствованной из Иерусалима» (Далмэ), в армянском обряде наложился на древнюю византийскую литургию. К концу IV столетия Армянская церковь стала независимой от митрополита Кесарии Каппадокийской, и ее литургия совершавшаяся на национальном языке, позже восприняла византийское и латинское влияние. Армянские христиане до сих пор следует своим обычаям во всем мире.

Наследие и гений христианского Востока

Пока мы ограничили наши наблюдения лишь литургическим происхождением восточных обрядов. Это было необходимо, ибо развитие религиозной культуры может происходить только в конкретных формах, которые она принимает, чтобы выразить свой внутренний гений. Но, как мы видим, обряд есть нечто большее, чем церемония. Мы можем обратить внимание к тому, что Пий XII назвал «особым наследием» и «собственным гением и характером» христианского Востока.

Штудирующий историю Церкви не может не заметить, что история раннего христианства сосредоточена, главным образом, в восточной части Римской империи. Церковь родилась на Востоке. В течение столетий Восток доминировал в ее жизни и мысли. Центр притяжения начал смещаться на Запад лишь на рубеже VIII столетия. К тому времени восточные церкви наложили неизгладимую печать своего гения на будущую жизнь всей Церкви. С солидным перечнем их Отцов и Учителей: Игнатий, Ефрем, Афанасий и Кирилл Иерусалимские, Кирилл Александрийский, Григорий Нисский, Василий, Григорий Назианзин, Златоуст, Дамаскин – ничто не может конкурировать. Христианское богословие и монашество зародились на Востоке и лишь потом были восприняты и обогащены на Западе. В течение 900 лет каждый Вселенский собор заседал на Востоке. Там происходили великие битвы христианского православия (orthodoxy). Молитвы, заимствованные из восточных литургий – «Господи помилуй», «Слава в вышних Богу», «Верую», «Агнец Божий» - поются в латинских церквах до сего дня.

Что же является характерными творениями этого христианского гения, который произошел из четырех великих восточных престолов, бывших в течение более чем 1000 лет перекрестком мировой мысли и цивилизации? Каждый из четырех патриарших престолов Востока играл отличительную роль в формировании общего наследия Кафолической (Catholic) церкви. Из Антиохии Cв. Павел пошел дальше обращать вселенную. Св. Петр был ее первым епископом; его преемника Cв. Игнатия Богоносца все еще помнят из-за его великого мученичества и из-за духа Христа, который сияет до сих пор из его посланий к церквам Малой Азии. Великолепные богословские школы антиохийской традиции Отцов и Учителей Церкви, которых они произвели, остаются животворящей силой современного христианского богословия.

Нет необходимости повторять то, что мы получили из Иерусалима. Изначальная форма его литургии Cв. Иакова, брата Господня, является предшественницей всего христианского богослужения. В его церквях Эгерия, известная аквитанская монахиня, слышала «Kyrie eleison» первый раз, и службы Страстной седмицы иерусалимского обряда распространились в целом мире с возвращающимися паломниками Востока и Запада.

Именно в эти двух городах, Антиохии и Иерусалиме, христианское богослужение породило свою прекраснейшую символику. Западная сирийская литургия достигает запредельности своей богатой поэтической гимнологией и символикой. Ее сильно человеческий дух напоминает своей спонтанностью и драматичностью средневековый Запад. Но присутствует также ощущение тайны в контексте Второго Пришествия, и символика направлена на создание этой непроизносимой тайны, которую можно лишь почувствовать. Восточная сирийская литургия - наиболее изначальная форма кафолического богопочитания, которая совершается до сих пор. Она развила свою существующую форму достаточно рано, вне Римского мира, в маленьких христианских общинах, где оставалось сильным еврейское влияние. Это - литургия большой строгости и простоты, с небольшими риторическими или церемониальным импровизациями.

Александрия конкурировала с Антиохией в своем вкладе в христианскую жизнь и мысль. Ориген, Cв. Афанасий и Cв. Кирилл Александрийские - одни из наиболее ярких светил в ранней Церкви. Но мы должны уйти из города в пустыню, чтобы познать один из самых больших вкладов александрийской традиции в христианский опыт. Благодаря Cв. Павлу Фивейскому, Cв. Антонию Великому, Cв. Пахомию и их преемникам, пустыня Египта стала одним огромным монастырем, которому Cв. Пахомий дал первые монашеские уставы. «Если Вы хотите видеть небеса на земле, - писал Cв. Иоанн Златоуст, - войдите в пустыню Египта». Литургия Александрии, измененная под монашеским влиянием, все еще носит печать этой пустыннической жизни. Это - монашеская литургия, длинная и медленная, с небольшими внешними церемониями, но с большим активным участием общины.

Для изучения восточной традиции, которая наиболее высоко развита и широко распространена в сегодняшнем мире, мы должны вернуться в Константинополь. В византийской литургии, изобилие Антиохии и Иерусалима уравновешено балансом и инертностью византийской цивилизации. Это - литургия глубокого почитания с глубоким таинственным смыслом; литургия, которая превращает великолепие императорского двора в церемониальную службу Царя Небесного. В славянских странах этот обряд вобрал в себя новые измерения не столько в вариациях текстов и рубрик, сколько в духе и «стиле» христианской жизни и поклонения. Глубокий славянский дух почитания и размышления задает тон и темп богослужения, которое отличается этим от более энергичной греческой службы. Именно этим духом с его произведениями искусства и духовности русские внесли свой значительный вклад в византийский обряд.

Армянская литургия более сдержана в своей экспрессии. Его торжественный и сосредоточенный дух, несколько жалобный, отмечен одним из наиболее красивых песнопений из всех восточных литургий, также как красотой гимнов и великолепием церемоний и предписаний.

Дух восточных обрядов

Историческая ценность всего этого очевидна. Но мы - не антиквары. Наш вводный вопрос остается: действительно ли восточные обряды - жизненная сила для Церкви сегодня? Есть ли в современной Церкви свое место для чего-нибудь специфически «восточного»?

Не впадайте в заблуждение из-за характеризующих определений «восточный» и «ориентальный» по отношении к традициям, которые мы обсуждаем. «Восток» восточных обрядов был Восточной Римской империей, многие части которой лежат сегодня в пределах «Запада». Действительно, некоторые восточные обряды погружены в атмосферу, странную и экзотическую в глазах западного обывателя. Но мы не должны принять одеяние за самого человека. Сущность восточного христианства не может быть сведена лишь к некоторым экзотическим аспектам его церемоний и песнопений, которые являются продуктом времени и могут изменяться. Поскольку восточное католичество – это не католичество в старомодном костюме, но «стиль» христианства, специфический христианский «дух», который имеет существенную ценность. Все приходящее приспосабливается к историческому и культурному развитию мира, Второй Ватиканский Собор изменяет теперь наши западные традиции, чтобы они могли жить далее.

Каждый восточный обряд предлагает свой особенный нюанс, своеобразный «тип» католичества, но в своих самых широких основах восточная традиция придает западной ее полноту. Следовательно, хотя мы и ограничиваем наше видение восточного духа византийской традицией, большинство из того, что мы говорим, будет характерно для восточного католичества в целом.

1. Восточное католичество – не латинское

Как мы уже неявно почувствовали, что одной из фундаментальных характеристик восточного католичества является то, что оно - не латинское. Восток получил веру не как дщерь Римской церкви, но непосредственно от апостолов. Это стало решающим фактором в формировании экклезиологической физиономии кафолического Востока.

Уникальное положение Римской церкви как Престола Петра и единственной апостольской и патриаршей церкви Запада обеспечило упорядочивание основ для роста высокоцентрализованной экклезиологической организации, столь характерной для латинского католицизма. Это развитие облегчилось упадком Западной Римской империи. Это событие создало политический и культурный вакуум, который поставил Римскую церковь уникальным источником единства и культуры Запада.

На Востоке же установились чрезвычайно разные модели экклезиологического устройства. Там были не только четыре больших центра христианской жизни в пределах Восточной империи, но и вне границ Римского мира существовали национальные Церкви Персии и Армении. Культурная ситуация была также более сложна на Востоке. Повсюду в Западной империи латинский язык в значительной степени вытеснил местные языки в языческом идолослужении прежде, чем он был принят в качестве литургического языка церкви. Но иностранный литургический язык не мог быть усвоен более или менее разнообразными рафинированными культурными группами на Востоке. Даже в таких центрах эллинизма, как Антиохия и Александрия, греческий язык в литургии, в конечном счете, уступил место сирийскому и коптскому.

Развиваясь согласно этническим и культурным потребностям собственного неримского окружения, восточное католичество направило свое внимание к местной церкви как главному сосредоточию церковной жизни. Акцент на местной автономии, роль местного епископа, коллегиальный аспект иерархии, дал Востоку гибкость, которая позволила ему ассимилироваться и внести вклад в местную культуру тем способом, который никогда не был достигнут на Западе. И все эти факторы способствовали созданию эффекта того, что мы называем восточным «стилем» католичества.

2. Восточное религиозное мировоззрение

Восточное религиозное кафолическое мировоззрение столь же универсально в сущностях, как и западное. Но оно не желает привязывать это к плодам человеческой организации, общественного порядка и единообразия. Имея тенденцию подчеркивать тайну Церкви более, чем конкретность ее земной формы, оно меньше обеспокоено дисциплинарными и административными аспектами ее жизни. Оно видит Церковь не столько как видимое сообщество, возглавляемое Христом, сколько Его «теофанию», вхождение Вечности во временное, разворачивание божественной жизни через обожествляющее преображение человеческой природы в богослужении и Таинствах Христовых. О жизни в Церкви говорится в значениях славы, света, видения, союза, и преображения. Лексикон с большей юридической составляющей: власть, порядок, право, правосудие, разрешение - менее известен ему.

3. Восточное и западное отношение к благочестию

Отношение к благочестию восточного и западного человека находятся в гармонии с их взглядами на Церковь. Западный человек имеет тенденцию подчеркивать моральные аспекты мистической и духовной жизни; силу, полученную, чтобы помочь ему в паломничестве к окончательному блаженству. Благодать рассматривается как принцип заслуженного действия, восстанавливающий в человеке способность для совершения добрых дел. Восточный, однако, видит человека скорее в качестве несовершенного подобия Божьего, которого благодать усовершенствует. Его жизнь во Христе – усиливающееся преображение в подобие Божье. Восточный меньше говорит о заслугах, удовлетворении, блаженстве, чем об обожении, преображении, восстановлении в человеке образа Божия.

4. Восточный обряд ближе людям

Восточный человек не смущается тем фактом, что его родной обряд не так широко распространен, чем другой. Его поклонение имеет отношение только к нему, потому что это – его внутренняя сфера, а не потому, что это также и ваша сфера. Это - его религия, его богопочитание, которое должно неразрывно граничить с историей и жизнью людей его культуры, поэтому он должен поклоняться Богу на языке, который является плодом его собственной культуры на литургии, которая сохранила не только веру, но также и смысл национального единства его предков в течение темных веков угнетения – вот в чем дело! То, что итальянцы и ирландцы понимают эти вещи иначе, его не удивляет. Скорее, он этого и ожидает.

Этот тесный союз религии, нации, культуры содержит в себе некоторую опасность, конечно. Но это дает восточному христианину глубокий смысл его ответственности за Церковь. Выбор патриарха возбуждает его живой интерес; небрежное совершение литургии его пастырем не будет сопровождаться молчаливым согласием. Его доступ к епископу или патриарху замечательно случаен; духовные консистории на Ближнем Востоке всегда, кажется, переполнены мирянами: можно увидеть и крестьянина, и владельца магазина, и чиновника, которые пришли с просьбой, протестом, или приглашением на праздник. Многие из этих обывателей могут быть низшими клириками или даже дьяконами. Посвященные в чин певцов или иподьяконов в раннем возрасте, они всю жизнь совершают литургическое служение в приходской церкви. Воскресным утром возле сирийской или халдейской церкви Ирака часто можно увидеть, что горстка мирян покидает свои семейства при входе в церковь и входит в ризницу, чтобы появиться вскоре в надлежащих церковных облачениях и истово петь на литургии с нескрываемым удовольствием.

Восточная литургия

Мы могли бы упомянуть намного больше проявления восточного духа, но лучшего всего проникнуть в живую душу церкви можно через ее литургию. Это особенно характерно для Востока, где близкий союз обряда с религиозной культурой и благочестием людей сохранил изначальное доминирование литургии в религиозной жизни христианской общины. На Западе прилагают напряженные усилия, чтобы установить связь между личным благочестием и соборной молитвой Церкви, на этом фоне бросается в глаза непринужденность, с которой восточный человек располагает свою духовную жизнь внутри рамок литургической молитвы. Для него литургия - не одна из нескольких церковных обязанностей; это – главное дело христианской жизни, высшее выражение его жизни в Боге. Цель спасительного Божественного откровения состоит в том, чтобы воздать человеку, способному к жизни в Боге, а литургия – наилучшая область для этого опыта. Это - место «теофании», где человек вовлекается в божественную жизнь, участвуя в тайне искупления.

Это святоотеческое понятие христианской жизни, прежде всего таинственной, как о благодатном соединении с прославленным Христом, участвующего в тайне Христа, которая есть литургия, является общим как для Востока, так и для Запада. Но восточные церкви сохранили жизненную силу этого способа, который, как не странно, воспринимается ими как их собственный. Из-за отсутствия ударов западной интеллектуальной и религиозной истории - Ренессанса, Реформации, Просвещения - Восток сохранил уникальное следование Святым Отцам, чей жизненный дух все еще оживляет восточное благочестие. Кое-что из духа первых веков христианства с его незамутненной радостью в Воскресшем Боге все еще сохраняется в литургиях Востока. Благодаря божественной педагогике этих литургий как ощутимому катехизису божественного домостроительства, Восток смог сохранить верность христианству на протяжении многих столетий монгольского и турецкого завоеваний.

Каждый, кто молился с восточными католиками, не может не ощутить, что экстраординарный, повторяющийся цикл их литургии оказывает благотворное влияние на благочестие людей. Каждый, кто стоял в течение многих часов в переполненной русской церкви в Великую Субботу и ожидал Воскресения Господня, не потерял времени напрасно. В то время как Тело Христово находится в главном месте храма, литургическое действо через псалмопение и пророчество нашего исхода от смерти к жизни перемещается в темпе «крещендо» к моменту Воскресения, когда церковь, теперь уже освещенная мерцанием сотен тонких свечей, наполняется возгласом священника: «Христос воскресе!» И мир, который вновь переживает радость своего исхода из рабства греха и смерти, ликует: « Воистину воескресе!». Тот, кто не пережил этого, не может понять, что для восточного христианина Евангелие неразрывно связано с литургическим циклом праздников и постов, который разворачивает неделей за неделей в его приходской церкви.

Сакральность и таинственность

Что же для наших братьев на Востоке является самым дорогим из множества свойств этой литургии? Кроме сложности, продолжительности служб и великолепия их церемоний, наиболее поразительный аспект византийской литургии - атмосфера сакральности и таинственности, которая сопровождает каждое ее движение и передает ощущение благоговейного страха Божия. Для христианина византийского обряда, как замечает Cв. Герман Константинопольский, даже его скромная приходская церковь - «небо на земле, место, где небесный Бог обитает и действует»; где человек может «всякое житейское отложить попечение», поскольку литургия обязывает приветствовать Царя Небесного. Это - небесное святилище «где мужчины и женщины, согласно их способностям и желаниям, вовлечены в поклонение искупленной вселенной; где догматы - не какие-нибудь бесплодные абстракции, но гимны ликующего хваления» (П. Хаммонд).

Можно найти исторические причины для объяснения многого из этого настроя. К концу IV столетия благочестие византийского Востока, сформировавшееся в матрице больших христологических споров, стало пропитываться исчерпывающим содержанием торжествующего богословия Христа и непостижимого величия Божия. Участвовать в святых таинствах стало событием, внушающим страх; святые предметы должны были быть сокрыты и рассматриваться издали. Постепенно простое и прямое литургическое действие ранней Церкви преломилось в объект созерцания, благоговейного видения, исполненного тайной, перед которой человек может поклоняться в благочестивом страхе.

В то время как Церковь на Западе, вовлеченная в практическую деятельность, чтобы поддержать цивилизацию и культуру, а также чтобы перевоспитать варваров, развивалась в духе, который мы могли бы называть инкарнационным, внимательном к существующим проблемам земной христианской жизни; гений Востока, находил выражение в более мистичной точке зрения. Там, так же как и на Западе, множество нерелигиозных факторов определили это развитие. Тесный союз церкви и государства на Востоке ослаблял многие из установленных юридических аспектов бытия церкви благодаря наличию императора. Таким образом, церковь получила возможность развивать экклезиологию, в которой она представлялась не как воинственное сообщество, совершающее земное паломничестве к небесной цели, но как проявление Вечности в настоящем времени, «епифания» Нового Царства в его конечном завершении. Акцент здесь скорее вертикальный, чем горизонтальный: видение Церкви в глубину, чем в широту.

Восточная литургия, рассматриваемая как соучастие в Небесной Литургии

Согласно с видением Церкви как «неба на земле», видением, которое греческие Отцы любили подчеркивать, литургия стала отображением Небесной Литургии, описанной в Послании к Евреям и в Откровении Св. Иоанна. Западный человек видит в почитании Евхаристии скорее средство воспитания воинствующего христианина, чтобы «вести священную борьбу» через благодатное посредничество Воплотившегося Слова. Восточный человек смотрит на участие в литургическом служении как на преображение в вечно торжествующем исходе Богочеловека от смерти к жизни, как предзнаменование конечного обожения человечества в грядущем Царстве Небесном.

Этот дух - не просто сострадающая любовь к страдающему Посреднику, искупающему наши грехи на кресте, но торжествующее прославление Небесного Вседержителя в Его победе над смертью. Евхаристическая литургия - действительно возобновление исторически произошедшего события, но акцент не на действии в его исторической перспективе, не на том, что возобновляется, а на торжествующем прославлении возрождения здесь и сейчас. Это - не столько жертвоприношение на Кресте и сакральное соединение с принесенной Жертвой, сколько уважение к Торжествующему Агнцу и приобщение к Его «священному и небесному дару». Догмат о Евхаристии – один и тот же на Востоке и на Западе; но акцент различный.

Этот образ литургии как соучастие в небесном служении нашего прославленного Царя Небесного находит безошибочное выражение в византийском перенесении даров в обряде Великого входа, когда духовенство переносит священное предложение процессией от алтаря приготовления (жертвенника) к алтарю жертвы (престолу). Гимн «Иже херувимы», поющийся в течение процессии выражает символику, в которой весь культ ассоциируется с уподоблением небесным хорами и соучастием в их вечном прославлении:

«Иже Херувимы тайно образующее и животворящей троице трисвятую песнь припевающее, всякое ныне житейское отложим попечения. Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя»^[7].

Наиболе выразительной, возможно, является одна из молитв при освящении церкви:

«Боже небес и земли, с невыразимой мудростью создавший чин духовенства на земле как образ служения ангелов на небесах... Наполни Своей божественной славой храм сей, установленный ради Твоей похвалы, и покажи далее святой престол, установленный как Святое Святых, чтобы мы, стоящие прежде, неосужденно предстояли страшному престолу Царства Небесного»^[8].

Это стремление участвовать в Небесной Литургии - не сентиментальный уход в иллюзорный мир, но признание веры в то, что наиболее реальным является наша жизнь во Христе. И напряжение на завершении нашего преображения после смерти дает смысл победы нашей вере, которая начинает этот процесс в течение жизни.

Символика Света

Одна из наиболее общих тем, используемых в византийской литургии для иллюстрации преображенного характера нашей жизни во Христе – свет. Иоаннова тема света, свет Агнца в городе Божием (Откр. 21:23), пронизывает восточную духовность и мистику. Жизнь духа - просвещение этим божественным светом; чтобы увидеть Бога нужно жить в этом свете. Cв. Ириней писал, «чтобы видеть свет нужно находиться в свете и участвовать в его чистоте; аналогично, чтобы увидеть Бога должно пребывать в Нем и участвовать в Его животворящем сиянии; таким образом те, кто видят Бога, участвуют в Его бытии». Эта символика света озаряет ритм службы часов византийского часослова, вызывающей в верующих ностальгию по божественному видению, на которое им позволяют символически бросить взгляд здесь на земле. Этот рефрен слышится ежедневно во время евхаристической литургии, в гимне после Причастия: «Видехом свет истинный, прияхом Духа небесного, обретохом веру истинную, нераздельной Троице поклоняемся, та бо нас спасла есть».

Святоотеческие и литургические тексты, которые иллюстрируют тему преображения во Христе, неисчислимы. В нижеприведенном отрывке из проповеди на Преображение Анастасий Синаит образно говорит словами преобразившегося Господа: «Таким образом, только те будут сиять при воскресении, которые должны быть прославлены; в Мое состояние они должны быть преображены, к этой славе, они должны быть приобщены, к этой форме, к этому образу, к этому отпечатку, к этому свету и к этому блаженству, они должны быть сообразованы, и они должны править со Мной, Сыном Божиим». Литургический тропарь праздника Преображения передает ту же самую мысль:

«Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху: да возсияет и нам грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе».

Давайте же поднимемся вверх на гору Господню в дом нашего Бога и рассмотрим славу Его Преображения; в этом свете увидим свет, и поднимаемые Духом, прославим единосущную Троицу во всякий час.

Важность Воскресения на Востоке

Однако, литургические тексты, подобно проповеди Анастасия, ясно дают понять, что фаворская слава - всего лишь знамение Воскресения, образ грядущего обожения мира: «Перед Твоим распятием на кресте, Господи, возвел Своих учеников на высокую гору, и преобразился перед ними, желая показать им сияние Воскресения».

Эта вера, особенно в тайне Воскресения Христова, придает действенность исповедания реального «видения Божия» в византийской литургии. Трудно передать важность этой тайны для жизни Востока. Даже на Страстной неделе, когда Великий пост все еще тяжело довлеет над церковью, и литургии отмечены плачем и рыданием над смертью Спасителя на кресте, тем не менее, слышна нотка радости:

«Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе, Его же во чреве без семене зачала еси Сына: востану бо и прославлюся, и вознесу со славою непристанно, яко Бог, верою и любовию Тя величающия».

Следует сказать о различии между Востоком и Западом: их духовность может быть суммирована в названиях, данных ими базилике, которая покрывает Голгофу и могилу Христа. Западному жителю она известна как «Храм Святого Гроба», а Восток знает ее как « Церковь Воскресения».

«Воскресение». Этим все сказано; вся жизнь византийского Востока - в восхвалении Воскресшего Бога. В византийском обряде непосредственно самой Пасхе предшествуют десять приуготовительных недель, за которыми следует непрерывное восьминедельное празднество. В этой спасительной Пасхе сходятся все тайны; в ней они находят свое исполнение. Службы каждого воскресенья в течение года посвящены празднованию Воскресения. Каждую субботу вечером во время всенощного бдения читается один из одиннадцати фрагментов евангелий о Воскресении, сопровождаемого гимном:

«Воскресение Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному. Кресту Твоему покланяемся, Христе, и Святое Воскресение Твое поем и славим: Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного не знаем, имя Твое именуем. Приидите вси вернии, поклонимся Святому Христову Воскресению: се бо прииде Крестом радость всему миру. Всегда благословяще Господа, поем Воскресение Его: распятие бо претерпев, смертию смерть разруши».

Эти темы византийской литургии: свет, слава, пасхальная радость - укоренены в Воскресении, перекликаются друг с другом, неустанно поются день за днем, в атмосфере успокоения, чтобы найти свое завершение в евхаристической литургии, когда священник, причастив Евхаристией людей, выражает надежду относительно Его Второго Пришествия, подробно описанному в гимне Воскресению, приведенному выше:

«Светися, светися, новый Иерусалиме: слава бо Господня на тебе возсия, ликуй ныне, и веселися, Сионе! Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о востании Рождества Твоего».

Это - действительно итог не только Нового Завета, но и всей нашей литургической жизни:

«Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя. И Дух и невеста говорят: прииди! И слышавший да скажет прииди! Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром. И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей. Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр. 22:16-20).

Византийское искусство и архитектура: литургические и иерархические темы

Мы могли бы ожидать, этот дух глубокого смирения и поклонения, пасхальной радости, участия в таинствах обожения Царя Предвечного, простирается на византийские литургические элементы, а также непосредственно на тексты и рубрики обрядов. Состав, украшение и художественное оформление византийского церковного здания заполнены отображениями небесного мира. В отличие от устремленных ввысь соборов Запада, византийская церковь извне кажется бесстрастной, геометрически утяжеляя массивность тяжелого камня. Мы неподготовлены для постижения необъятности внутри здания. Заданное прогрессирующее возрастание арок и сводов, зрительно увеличивающихся в объеме, поскольку они сближаются, большой центральный купол - небо с его собственной отдельной вселенной - увлекают молящегося вперед и вверх, но не наружу. Незыблемые линии апсиды и купола показывают дальний космос, замкнутый на самом себе.

Плавные поверхности интерьера так плотно украшены различными образами, что здание и иконы позволяют нам проникнуть в видение другого мира, христианское мироздание, вокруг которого вращается жизнь византийского обряда. С центрального купола образ Христа Вседержителя доминирует над всем замыслом, связывая единством две господствующие иконографические темы: иерархическую и литургическую. Движение иерархической темы - вертикальное. Это - вечное предстояние народа Божия и история его спасения, возрастание от молящейся общины к изображенным в нефе чинам святых, пророков, патриархов и апостолов, поклоняющихся Богу Небесному, сопровождаемого небесными хорами.

Литургическая тема, расширяясь вверх от святилища, объединена, и художественно, и богословски с иерархической темой. Фактически, в литургической теме символика Церкви пребывает более живой и пронзительной, чем во впечатляющем, но статическом изображении космоса, увиденном глазами Бога. Связь между божественным и сотворенным мирами была осуществлена Христом в Завете на Его крови, Завете, возобновляемом на евхаристической литургии и одобренном возгласом «Аминь» народа Божия.

Это живое обязательство выражено, и в устройстве, и в иконографии церкви. Пристроенное святилище, где совершаются и возобновляются тайны Завета, задумано как связующее звено между небом и землей. Позади и выше алтаря жертвы (престола), на стене центральной алтарной апсиды, изображено «Причащение Апостолов»: Христос Первосвященник в окружении ангелов, приобщает Евхаристией двенадцать апостолов.

Вверху алтарной апсиды явлена Матерь Божия, ходатайствующая о нашей защите. С нею - младенец Христос в образе Воплощения, которое сделало это жертвенное заступничество возможным. И над всем этим на высшем уровне арки является «Престол Божественного Суда», где жертвенное посредничество ходатайствует перед Богом. От святилища циклы литургических праздников расходятся по боковым стенам в виде фресок, которые обрамляют весь храм, напоминая об историческом прошлом в спасительном возобновлении настоящего. В пределах этих моментов литургическая община празднует тайну ее искупления в союзе с Небесной Церковью и предлагает тайну Завета Христа через протянутые руки Его Матери: все выглядит настоящим в священной среде иконографической схемы.

Назначение и пространственное расположение византийской церкви также отражают восточный дух почтительного благоговения. Большой барьер иконостаса повышается перед алтарем, Святым Святых и Престолом Божиим. Через главные врата этой алтарной преграды ни один служка не смеет пройти. Для восточного человека требование латинянина пристально созерцать Бога, чтобы ощущать в любой момент Его присутствие, является действительно чрезвычайным. На Востоке на трон взирают издали.

И эта преграда перед святыней, которая скрывает алтарь от нашего взгляда - не помеха для общественного участия в таинствах литургии, а скорее помощь, помощь восточному духу почитания. Поскольку для восточного благочестия характерно не только скрытность, но также и выразительность, врата и завеса иконостаса предназначены не столько для того, чтобы скрыть, но и явить. Понятый таким образом иконостас - ощутимое введение в таинство, которые мы переживаем в литургии. Это - не барьер, но символические врата в Царство Небесное.

Молясь в атмосфере богатой символикой, через которую проникает сверхъестественное сияние неприступного божественного величия, восточный христианин переживает великолепие и освящение творения, величественное проявление Бога, который входит в него, освящает и обожествляет его через преображающий свет небесной благодати. Это - не только вопрос участия в таинствах, но переживания литургической атмосферы, которая растворяет человека в душе и теле, чтобы преобразить его видением духовной красоты и радости.

Восточное отношение к литургии

В согласии с духом его литургии, литургический подход византийского христианина не столь активен, чем у его западного собрата. Латинская месса, со строгой и чистой простотой чина, четко определенных частей, умеренностью жестов и обрядов, прямотой выражения, концентрированная структура ее молитв - все это ясно отражает порядок и границы римского гения. Литургический подход западного человека проявляется в таком же самом прямом подходе к христианской жизни. На мессе западный католик соединяет свои страдания с жертвой Христа. Даже при получении Причастия он ощущает чувство исполненного долга за доброе дело, угодное Богу.

Но восточному человеку, кажется, что он находит литургическое удовлетворение скорее в том, что получает, чем в том, что отдает. Он не предлагает свои страдания как жертву, объединенную с жертвой Христовой. Он оставляет их позади и летит сквозь них в небеса, чтобы вкусить пищу ангелов для подкрепления своей жизни в Боге. Этот акцент на действии Божьем найден даже в богослужебных текстах. В крещении, например, священник говорит: «Крещается раб Божий...», вместо более конкретного «Я крещу тебе ...».

Можно было бы возразить, что такое ударение на величии и тайне Бога может стать опасным для верующего, ибо пассивный подход в такой среде символизма и таинственности может войти в привычку. Разве эта внешняя обрядность не влечет за собой опасности погружения в сентиментальное чувство общения с божественным, которое не подразумевает никакого реального участия в таинствах и ни имеет никакого прямого влияние на христианскую жизнь?

Эта проблема реальна, и Восток время от времени действительно был увлекаем тенденциями к внешней обрядности и наружной пышности, стремлениями воспитать сердце, но не разум и волю - но только тогда, когда Восток сам изменял себе, увлекаясь второстепенными аспектами своей традиции. Основной предпосылкой этой демонстративной ритуальной пышности является то, что божественный мир, который этого требует, является совсем другим миром, миром вне наших ощущений, вне смерти. Это – как бы радикально другой мир, мир до нашего грехопадения; и наш единственный доступ туда теперь - через добровольное отречение от себя.

Cв. Иоанн Лествичник, настоятель монастыря на Синае VII столетия, сообщает нам многие примеры строгого аскетизма, которые соответствуют восточными требованиями. Ступень двадцать девятая его известной «Райской Лествицы» носит название «О земном небе, или о богоподражательном бесстрастии и совершенстве, и воскресении души прежде общего воскресения»; но это - на высшем уровне духовной лестницы. Чтобы достигнуть его, мы должны сначала подниматься по следующим ступеням: «Отречение от мира», «Беспристрастность», «Странничество», «Блаженное послушание», «Попечительное и действительное раскаяние», «Память смертная».

Но акцент на смирении человека и его недостоинстве, когда мы сталкивается с непостижимым величием Божьем, можно было бы отрицать, если бы не глубочайшие в христианстве византийские литургические прошения. Слава Божия и Его несравненное величие, духовная нищета и греховность человека - эти темы ведут нас к глубокому богопочитанию и смирению. «Господи, помилуй!» - является непрерывным сосредоточенным молением, которым сопровождаются диаконские возгласы. Эти чувства уравновешиваются, однако, в другой постоянно повторяющейся, чтобы убедить нас, теме: Христос - Вседержитель, но Он также божественный филантроп, «Человеколюбец», который пролил Свою кровь для нашего спасения.

Не только в тайных молитвах священника, но также и в постоянно чередующихся с возгласами ответами «Аминь», поддерживается равновесие между прославлением и благоговейной любовью:

«Яко благ и человеколюбец Бог еси, и тебе славу воссылаем...»

«Паки, и многажды Тебе припадаем, и тебе молимся, благий и человколюбче...»

«Тебе предлагаем живот наш весь и надежу, Владыко человеколюбче...»^[9]

Другие характерные черты восточной литургии

Другие характеристики этой литургии, которые следует честно отметить - ее реализм и объективность, основной вероучительный характер ее молитв и тот факт, что она, буквально, на практике точно такая же, как и в теории. Восточное благочестие осталось в значительной степени свободным от исторических наслоений, которые в других местах привели к тому, что в различные периоды истории на первый план выдвигались те или иные относительно периферийные аспекты христианской жизни. Следовательно, религиозный уклад Востока остался более или менее незагроможденным; его благочестие все еще сосредоточено исключительно на фундаментальных истинах веры. И эти истины не остаются сокрытыми далеко в тайных молитвах, которые не слышит община верных. Они провозглашаются людям нескончаемо, день за днем: Бог – един в трех Лицах; Он послал нам Своего Сына; мы спасены; смерть была побеждена Воскресением. Только очень тупой христианин может каждое воскресенье своей жизни громко петь известную песнь «Единородный Сыне» и не понять, в чем смысл Христианства:

«Единородный Сыне, и Слове Божий, безсмертен сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся, распныйся же, Христе Боже, смертию смерть поправый, един сый Святыя Троицы спрославляемый Отцу и Святому Духу, спаси нас».

Да, действительно, некоторые энтузиасты часто явно преувеличенно хвалят сознательное участие в восточных литургиях; картина ни в коем случае не столь радужна, какой они хотят ее представить, чтобы мы им поверили. Тем не менее, можно сказать, что литургия на Востоке в значительной степени осталась только тем, чем есть: leitourgia, т.е. официальным и общественным богослужением, осуществляемой всем народом Божьим в соответствии с качеством своего служения. Это - не что-то, что обязывают посещать, но то, что сделано для сбора целого, без смешения, однако, соответствующих ролей духовенства и мирян. Как главное дело всего дня, это происходит на собрании всей общины один раз в день, на одном престоле. Если несколько священников желают ее совершить, то они делают это совместно. Это - время для общей молитвы, общественно выраженной. Тишина - исключение. Есть непрерывный диалог между дьяконом и людьми, диалог простых прошений для основных нужд: мир, милосердие, спасение, здоровье, защита. Есть непрерывное одобрение жертвенных прошений священника от «Аминь» до славословия, которым заканчивают священнические молитвы. И воззвания к молитве призывают людей объединиться не только со священником, но и друг с другом:

«И даждь нам единеми усты и единем сердцем славити и воспевати пречестное и великолепое имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа...»

«Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы»

Даже иконостас напоминает каждому о его надлежащей роли в общественном богослужении. Алтарь в пределах Святого Святых зарезервирован исключительно для священнических функций евхаристической литургии. И дьякон, связующее звено между различными чинами служения в церкви и предстоящий людей в их прошениях и молитвах, предстоит впереди общины у центральных врат иконостаса, «телом, стоя перед людьми, но умом, распростираясь перед вратами небесными в молитве» - живо изображает его Cв. Иоанн Лествичник. Все это - относительно немного примеров фактического, а не только символического осуществления византийской традиции: община не должна игнорироваться во время богослужения.

Любое исчерпывающееся описание восточного католичества потребовало бы гораздо больше глав: о Матери Божьей, об иконах, о монашестве, о богословии, об Иисусовой молитве. Но мы увидели только столько, чтобы почувствовать, первоначально, по крайней мере, дух христианского Востока.

Значение восточных обрядов

Для католика, как для восточного, так и для западного, существование обряда, отличного от его собственного - продолжающееся свидетельство истинной природы его Церкви. Мы знаем из нашего катехизиса, что «кафоличность» (catholicity) - одна из существенных свойств церкви, которую Карл Адам определил в качестве необходимой открытости Церкви всему человечеству. Своей кафоличностью Церковь способна восстановить и объединить всех во Христе. Но делая это, она должна приспосабливаться к различному человеческому материалу, который она должна включить в свои границы, так, чтобы она могла, в свою очередь, включить всех во Христа.

Не достаточно, однако, для Церкви, быть целостным Христианством по своей сути. Чтобы выполнить свое призвание, она должна всегда стремиться к реализации свонего внутреннего динамизма во всех внешних проявлениях своей жизни. Она должна стремиться быть Христианством, полным в его внешнем выражении; Христианством, в котором каждое человеческое разнообразие находит свое законное место в единстве истины и любви.

К сожалению, преимущественно западный характер католичества в течение последних 900 лет делает нужным напомнить самим себе, что разнообразие в пределах Церкви - не только факт, но и что любое иное положение дел было бы прискорбным. Было время, не так давно, когда некоторый род доказательства универсальности Церкви заключался в ложном представлении, что «везде, куда придет католик, он будет чувствовать себя дома, если, войдя в католическую церковь, он найдет там знакомую мессу, совершаемую на едином общепринятом языке Церкви». Это было не просто неправдой, но даже, если бы это и было истиной, то это было бы не самой умной идеей, которую мы могли бы вообразить, ибо наш комментарий, пугающий своей узостью, мы приложили к Телу, которое Христос создал для всего человечества. Наложить один и тот же обряд на каждого не означает сделать этот обряд или церковь более универсальной. Это только обедняет католическое выражение жизни Церкви.

Конечно, Церковь остается единой, святая, соборной (Catholic) и апостольской церковью Христа независимо от большего или меньшего совершенствования в универсальности ее культурных форм. Но мы не можем довольствоваться этим. Дары от Бога даются, чтобы вызвать нас к деятельности, а не оправдывать нашу лень. Мы не можем быть безразличны к католическим традициям, отличным от наших собственных, без того, чтобы не уменьшить богатство своей католической жизни. Следовательно, наше отношение к другим выражениям общей веры, даже к еще не рожденным, должно стать одной из потребностей; Церковь действительно нуждается в этих выражениях, чтобы проявить совершенно свою внутреннюю идентичность. До тех пор, пока Церкви не позволят выразить Благую весть китайским способом, африканским способом, скандинавским способом, эта потребность останется неудовлетворенной.

Проблемы восточного католичества сегодня

В начале столетий христианской эры кафолическая природа вела к изумительному разнообразию видимой жизни Церкви. К сожалению, этот обширный всесторонний дух ранней Церкви долго не продлился, и разнообразие обрядов, однажды установленных в качестве наиболее приемлемых обстоятельств жизни Церкви, стало вместо этого проблемой. И расколы, и религиозная политика продвигали этот новый источник напряженности. Мы не можем не наблюдать длинную историю постепенного расхождения Востока и Запада. Мы должны обратить внимание, тем не менее, что одной из тенденций разделения Христианства было отождествление обряда с религией, или, по крайней мере, стремление к единообразию обряда как наиболее желанному и благоразумному состоянию дел.

Разрыв Востока и Запада начался в V столетии, когда христологические споры переплетались с либеральными проявлениями антиимперской политики, которая привела к отделению церкви Армении и Персии, а позже и Эфиопии, наряду с частями церквей Антиохии, Александрии и Иерусалима. Члены последних трех патриархатов, оставшиеся верными Империи и Церкви, в конечном счете, приняли византийский обряд. С разрывом между византийскими церквями и Римом отождествление обряда и религии стало, за некоторыми исключениями, фактом. Хотя на Западе этот факт и не развился в теорию, это привело к прагматической политике латинизации, что в результате одностороннего развития католичества продуцировало расколы.

Отрезанные от Запада расколом и Исламом, церкви Востока, в конечном счете, были вовлечены в анклавы национального партикуляризма, в котором обряд, вера, культура и национализм неразрывно переплелись в национальной Церкви как едином оплоте национальной и культурной независимости. Западу повезло больше: в качестве патриарха латинян фактически находился викарий Христа и видимый глава Церкви. Следовательно, раскол оставил Запад на правильной стороне, в тот момент, когда разделение стало фактом. Но последующее развитие Запада произвело в нем неудачные явления, от которых мы все еще страдаем сегодня. С потерей Востока Латинская церковь стала Католической церковью по умолчанию, и, без баланса Востока, одностороннее внешнее развитие католичества стало неизбежным.

Ганс Кюнг прекрасно описывает окончательный результат этого прогрессирующего сужения видимой кафоличности Церкви: «В то время, как Церковь, подобно Cв. Павлу, стала греческой для греков и варварской для варваров, она не смогла стать арабской арабам, негритянской неграм, индийской индусам, ни китайской китайцам». Он забыл добавить: она также прекратила быть в значительной степени греческой для греков. Латинский образ вещей стал фактически католическим, и если восточные христиане, возвратившиеся к единству, сохраняли свой ритуал, то они мало что делали для него еще по той простой причине, что католики совершенно не понимали, зачем это нужно.

Когда господство латинского мира стало фактом церковной истории, Католическая церковь стало казаться со стороны не сообществом церквей, объединенных общением друг с другом и с одной главой, викарием Христа; а как сильно организованная, высоко централизованная европейская институция. В этом контексте проблема воссоединения с Востоком иногда казалась не вопросом восстановления общения с отделенными церквами, а поглощения их Западным патриархатом.

Главной причиной такого неудачного развития был раскол. Если бы Восток остался в единой Церкви, возможно, этого не случилось бы. Фактически, если бы союз, установленный на Вселенском соборе во Флоренции в 1439 г. состоялся, ход истории изменился бы. Целью этого собора должно было стать установление полного воссоединения на общем основании с взаимным уважением к правам и обычаям всех. Но Восток, в конечном счете, отклонил Флорентийский союз, и эта тенденция сохраняется до сих пор.

Начиная с отклонения Флорентийского воссоединения, Святой престол заново восстановил общение с некоторыми членами каждой Восточной церкви. В своей деятельности, Святой престол торжественно поклялся уважать древнее кафолическое наследие этих церквей, и надеялся, что эти небольшие группы станут семенем и первыми плодами будущего общего воссоединения с Востоком. Эти надежды, к сожалению, не сбылись, потому что путь, которым эти группы развивались, начиная с возвращения в Католическую церковь, представлялся мало привлекательным некатолическому Востоку в качестве пути к единству. Следует честно сказать, что восточные христиане не всегда находили доброжелательный прием внутри Католической церкви. Невежественные католики часто смотрели на них с недоверием и подозрением, несмотря на напряженные усилия многих великодушных людей, которые помогали и защищали их.

Обнаружив себя определенно и непосредственно подчиненными латинскому большинству, восточные были просто беззащитны против вторжения латинских веяний и обычаев и постепенно многие из них утратили связь с духом их собственного наследия. Часто это было их собственным желанием. Они хотели прежде всего чувствовать себя «католиками» в мире, в котором это часто понималось как «латинянами»; они нелепо подражали латинским практикам, многие из которые были совершенно несовместимы с их собственной религиозной культурой, доказывая, что они также хотят быть полноценными католиками. Часто это следовало из провокационных действий латинян. Наконец, мы не должны недооценить огромное влияние просто чувства принадлежности к церкви, которая стала тотально западной. Никогда не было бы раскола, если бы обряды продолжали влиять друга на друга. Раскол сделал процесс взаимовлияний улицей с односторонним движением.

«Униатство» (Uniatism)

Конечный продукт этой истории - то, что некоторые авторы довольно высокомерно называют «униатством», термином, который используется для описания положения, в котором многие из наших восточных католиков оказались сегодня. Значение этого термина, однако, сильно зависит от точки зрения.

Для многих православных «восточный» и «римско-католический» - противоречащие друг другу термины. Католическая церковь, в их взгляде, является Латинской церковью, Западным патриархатом, церковью латинского обряда. Для Римского папы, учреждение нелатинских церквей, непосредственно подчиненных ему - недопустимое расширение его власти вне пределов собственного патриархата. Установлением униатских церквей, Католическая церковь борется не за истинное вселенское воссоединение, а скорее, посредством частичных присоединений, производит последовательные ампутации, чтобы притянуть Восток к Западу и превратить Церковь в один огромный патриархат, подчиненный власти Рима. В поддержку этого взгляда православная точка зрения опирается на тот факт, что восточные католики, действительно, не сумели быть полностью преданными Востоку. Воссоединение не установило жизнеспособных обязательств между двумя христианствами Востока и Запада, но привело к частичной латинизации и поглощению Востока Западом.

Это происходит, однако, потому, что множество православных понимают это как «унию», происходящую от славянского неологизма «unija», заключенную после Собора в Бресте в 1596 г., чтобы обозначить союз, который в их умах был скорее подчинением, сдачей латинству, пожертвованием родным духовным наследием для искусственного единства. В результате «уния» - не восточное католичество, но «униатство» с поверхностно цепляющимися за восточные формы людьми, фактически, латинянами по духу. Чтобы поддерживать это, нужно осуществлять пустое и поверхностное служение литургии, которая не является для них глубоким выражением духа: они ни постигают ее, ни обладают ей.

Призвание восточного католичества

Но если эта модель сломана и извращена, что является реальностью восточного католичества сегодня? Кем представляют себя восточные католики в своих собственных глазах? Просвещенный восточный католик хорошо знает, что в обвинениях православных есть немало правды. Тенденция к латинизации выхолостила из кафолического Востока его наследие. Католический Запад даже сегодня до конца не понимает, что помимо литургии есть множество других духовных сокровищ: культурный, богословский, канонический аспект являются неотъемлемой частью нашего восточного наследия и должны быть сохранены не как уступка партикуляризму, но для выгоды Вселенской церкви. Следовательно, восточный христианин должен стремиться жить как созидатель христианского единства для своего народа. Но в выполнении этого особого призвания абсолютной верности как католичеству, так и Востоку, он испытывает раздвоение личности, пытаясь быть католиком таким способом, который католики не понимают, пробуя оставаться восточным таким образом, который Востоку не нужен.

Но давайте не делать здесь никаких ошибок! Восточный католик любит Церковь Христову и любит ее не слепой некритической любовью, а той любовью, которая требует того, что Христос требует от всех нас: мы живем в едином Его Теле здесь и сейчас; а не так, как это может иметь место после Вселенского Собора; и не так, как это может быть через 100 лет. Эта жизнь во Христе означает смерть для себя: он это знает и принимает. Он знает, что главнейший вопрос - это не вопрос верности Востоку или Западу, но Христу; и что лучше потерять свою культуру и свой обряд, чем пожертвовать верой и единством Божьим, что требует от него верности даже до крови.

Но восточный католик, верный своему призванию не может останавливаться здесь. Его присутствие в границах Церкви, его преданность Востоку, должны быть свидетелями того, что это уже возможно. Католический мельхитский патриарх Максим IV подчеркнул, он может сделать это, если он выполняет двойную миссию, перед которой история поставила его в современной Церкви:

«Мы должны бороться, чтобы гарантировать, что латинство и католичество больше не синонимичны, что католичество остается открытым для каждой культуры, каждого духа и каждой формы организации, совместимой с единством веры и любви. В то же самое время, нашим примером, мы должны показать Православной церкви, что союз... с престолом Петра может быть достигнут без принуждения отречься от православия или любого из духовных сокровищ апостольского и святоотеческого Востока, который открыт будущему, не меньше, чем прошлому. Если мы останемся преданными этой миссии, мы создадим и явим тот вид союза, который станет приемлемым как для Востока, так и для Запада; союза, который не станет ни чистой автокефалией, ни поглощением, в принципе или фактически. Но исповедание той же самой веры, тех же самых таинств и той же самой исторической иерархии, в духе искреннего уважения к духовному наследию и устройству; свойственной каждой Церкви, возможно под бдительным, и отеческим, и братским попечением преемников того, кому это сказано:

-Ты - Петр, и на камне сем, создам я Церковь».

Путь - не легкий. Нет легких ответов на вопросы, с которыми столкнулось восточное католичество, но уже началось движение к тому, чтобы заново внедрить восточное наследие в жизнь всех Церкви. Этот процесс явно уже стронулся с места, и Святой престол сделал много шагов в соответствии с реформами, осуществленными в последние несколько десятилетий. И процесс этот продолжится разумно, без фанатизма или твердого консерватизма, с бережным отношением к душам.

Заключение

«Мы даем вам специальное задание: обратите латинян»,- сказал Пий XI в 1934 г. нескольким только что рукоположенным восточным католическим священникам. Обратить их, то есть, к любви и уважению католического Востока. Это было нашей целью в этом кратком изучении; самонадеянная цель, возможно, но предпринятая все равно с благословения Святого престола.

Сама история в значительной степени ответственна за ошибки наших предшественников, и нет большого смысла в раздумывании о прошлом. Но мы можем извлечь из эого урок. Некатолики судят о Церкви Христа по тому, что они видят; и мы ответственны, если они видят то, что не соответствует ее внутренней сущности. Часть этой сущности заключается в том, что нужно быть католиком в Церкви - универсальной духовной родине всего человечества. Что это означает, об этом сказал очень искренне Максим IV:

«Мы должны убедиться, что Христианство никогда не сможет выполнить свою миссию в мире, если оно не будет кафолическим; то есть универсальным, не только в принципе, но также и в фактическом выражении. Нельзя быть католиком, если отказаться от свой собственной литургии, иерархии, святоотеческой традиции, истории, гимнографии, искусства, языка, культуры, духовного наследия, и принять обряды, философскую и богословскую мысль, религиозную поэзию, литургический язык, культуру, и духовность чужой партикулярной группы, ибо в этом случае Церковь станет не большим подарком Бога целому миру, но группировкой, довольно многочисленной, и человеческим учреждением, подвластным интересам той или другой группы. Такая церковь не сможет быть истинной Церковью Христа. Сопротивляясь латинизации наших учреждений, мы защищаем не наши мелкие и узкие интересы или устаревший традиционализм. Скорее, мы встаем на защиту жизненных интересов апостольской Церкви сохранением нашей миссии, нашего призвания, которое мы не можем не предать, если исказим благую весть Христа в глазах наших братьев».

Расширяя наше видение католичества за пределы нашей собственной специфической традиции, мы можем выразить нашим дружественным католикам симпатию и оказать помощь в их трудном призвании. В то же самое время мы упрочили основание католической веры, которая обогатит нашу собственную духовную жизнь.

© Русский перевод: С. Голованов, 2006 г.

Оригинал лекции находится: http://www.byzantines.net/books/eastern-rite.htm

[1] Пер. еп. Кассиана (Безобразова).

[2] Прошлых (фр.)

[3] http://www.papalencyclicals.net/Pius12/P12ORIEN.HTM, пер. П. Парфентьева.

[4] Способ молитв к Пресвятой Богородицы с использованием четок.

[5] Латинская благочестивая практика чтения молитв и размышлений возле 14 стояний Крестного пути, изображения которых развешаны по периметру храма.

[6] Свершившимся фактом (лат.)

[7] Здесь и далее литургические молитвы приводятся, как правило, в редакции русской православной послениконовской традиции, которая католиками именуется «синодальной».

[8] Обратный перевод.

[9] Молитвы священника из Литургии Св. Иоанна Златоуста.