Тангейзер кивнул.

— Я знаю. Но когда теряешь все, тебе выпадает возможность понять, насколько оно ценно.

Сабато видел, что он говорит от чистого сердца. Он согласно кивнул.

— А теперь дай мне осмотреть твои руки.

Тангейзер достал из сундука закупоренную бутылочку. Из необходимости он освоил военную медицину, а от Петруса Грубениуса ему достались некоторые целебные снадобья. Если не считать способа, которым они были получены, в ранах Сабато не было ничего особенного, они уже стянулись до небольших неровных дырочек, которые почти не кровоточили. Тангейзер промыл их ведьминым орехом и смазал испанским маслом. Он решил не накладывать на них повязку.

— Пусть солнце и воздух тебя излечат, — сказал он. — Только мочить нельзя, от воды они начнут гноиться. Если тебе нужно прикрыть руки, у меня в шкафу есть лайковые перчатки, можешь их взять. Следующие дни болеть будет сильнее, чем сейчас, но ты все равно должен шевелить пальцами, иначе разучишься ими пользоваться.

Сабато принялся сгибать пальцы. Он был бледен, его природная живость как-то померкла, хотя и не покинула его совсем. Поскольку в этот час необходима была бравада, Тангейзер сел и кивнул Борсу, который наполнил бокалы-тюльпаны бренди. Тангейзер передал один бокал Сабато.

— Эти сволочи выбили из тебя дух, — сказал он. — Но от заключенного здесь огня этот дух возродится.

Сабато посмотрел ему в глаза. Поднял свой бокал:

— Usque ad finem.

Борс с Тангейзером тоже подняли бокалы.

— До самого конца.

Они залпом выпили бренди, и Борс заново наполнил бокалы.

Сабато произнес:

— Сожжем его.

Они уставились на него.

Сабато пояснил:

— Ты говоришь об огне. Давайте сожжем «Оракул» дотла.

Тангейзер поглядел на Борса и понял, что тот тоже мысленно уже видит, как все, что они сами заработали, обращается в огненный ад, и это нисколько его не смущает.

— Потрясающе, — сказал Борс.

— Сабато Сви, — произнес Тангейзер, — ты доказал, что останешься поэтом до самого конца. — Он поднял свой бокал. — За огонь, и пошло оно все к чертям!

— За огонь!

Они выпили. Волна жаркой самоуверенности, захлестнувшая Тангейзера, была очень кстати. Он сосредоточился на еде и начал с жареной птицы. Сабато, словно не желая, чтобы за поджогом стояли лишь поэтические мотивы, решил привести более вескую причину.

— Большая часть наших наличных и кредитов размещена в Венеции. Когда мы окажемся там, мы будем вне досягаемости для испанской короны.