— Так, значит, ты не сердишься.

— А разве ты давал мне повод?

— Тогда почему же ты хотел бы придушить меня в колыбели?

— Когда мы встретились с тобой в проклятом дворе Сент-Эльмо, я сказал тогда, что ты заставил меня поплясать. В то время я не знал, что эта джига только начинается. Зато теперь, когда она почти завершилась, могу сказать, что твое присутствие оправдывает каждый ее кровавый шаг.

Он подумал об Ампаро. И о Борсе. Нет, не каждый шаг. Но мальчик ни в чем не виноват. Если Орланду и не понял ни слова из его речи, это не из-за нехватки сообразительности. Зато он уловил самую суть.

— Значит, мы все еще друзья.

— Конечно, парень, — ответил Тангейзер. — Наверное, ты единственный настоящий друг, какой у меня еще остался.

— Мне жаль, что англичанин погиб, Борс из Карлайла. Он тоже говорил, что мы с ним друзья.

— Так оно и было. Должно быть, его последняя вылазка была настоящим представлением.

— О господи, — произнес Орланду, широко раскрыв глаза. — Один на четверых! На четверых рыцарей! Это было ужасно. Потрясающе. Но зачем?

— Затем, что это были ненастоящие рыцари — предатели, прогнившие до мозга костей, не меньше, — к тому же враги Ла Валлетта и всех остальных.

— Как так — предатели, прогнившие до мозга костей?

— Эту историю я расскажу тебе в другой раз. — Он серьезно посмотрел на него. — Ты должен хранить все, что видел, в тайне. Немногие люди способны держать язык за зубами, хотя кажется, будто это совсем несложно, зато подобное умение сослужит тебе добрую службу.

— Это как притворяться, — сказал Орланду.

— Именно, именно так.

— Но друг с другом друзья не должны притворяться, — заметил Орланду.

— Нет, не должны, — подтвердил Тангейзер.

— Ты сказал, фра Людовико был ненастоящий рыцарь.

Тангейзер вздохнул.

— Внутри большого шатра возникли разногласия. В больших шатрах всегда так случается — ведь люди редко бывают довольны ходом вещей. Они хотят все улучшить, а в результате делаются нетерпимыми к мнениям, которые противоречат их собственным или хоть немного от них отличаются. Жизнь в этом смысле часто задает неразрешимые загадки… И я буду последним человеком на свете, который бросит в него камень за это. Конечно, Людовико был храбрецом, и у него были неколебимые убеждения. Но, исходя из собственного опыта, могу сказать, что любое убеждение, за которое цепляются до конца, — это обоюдоострый меч, и оба его лезвия остро заточены.