— Когда мы встретимся в следующий раз, — сказал де Корро, — ты умрешь.

Марра уронил в яму кожаную флягу с водой, а де Корро шагнул, чтобы толкнуть вслед за ней Тангейзера. Но тот не доставил ему подобного удовольствия. Он спрыгнул в яму сам, схватившись одной рукой за край, чтобы смягчить падение. Тангейзер приземлился, не добавив себе новых ран, соскользнул на заду по склону ямы. Он тут же поднялся и оглядел стены, увидел еще раз в ускользающем свете нацарапанную внизу виселицу. После чего факелы отодвинулись от края его уединенного обиталища, а вместе с ними ушел и свет.

Тангейзер решил сохранять бодрость.

По крайней мере, пока что у него имеются для этого средства. Он положил под язык один из камней бессмертия. Потом он размял оставшиеся две пилюли, придавая им форму конуса, и засунул в уши: так они будут и в безопасности, и под рукой. Горьковатый вкус опиума, цитруса и золота наполнил рот. Эта горечь почему-то утешила его, он сам не знал почему. Затем дверь Гувы с шумом захлопнулась, спустилась абсолютная тьма, а вместе с ней пришло и всеобъемлющее молчание, такое же абсолютное.

Часть пятая

КРОВАВО-КРАСНЫЕ РОЗЫ

Четверг, 6 сентября 1565 года

Здание суда — потайная темница

Людовико сидел на троне великого инквизитора в палате трибунала. Здесь очищались души, здесь определялись и устраивались сиюминутные судьбы и виновных, и невиновных. Красота закона заключалась в его непорочности, в ясности его указаний и назначения, его абсолютной свободе от всякого чувства. В залах суда любое смущение или колебание исчезали, уступая место решению, верному или неверному. И до тех пор, пока эта непорочность, этот процесс уважались, всякая ошибка, нарушающая справедливость, оставалась в ведении вечности. Но только какой закон смог выкорчевать его сомнения, его собственное смятение и чувство вины?

Он был здесь один. Лучи света, проникавшего в обращенные на юг окна, падали на пустые скамьи, иногда вспыхивали искрами на полированной дубовой поверхности. Пылинки кружились в желтых лучах, потревоженные сквозняком, проникающим через дыры в стене, которые остались от пушечных ядер. Здесь, сидя на престоле власти, Людовико мрачно размышлял о собственном бессилии. Его тело ныло от ран. Сердце ныло от ран менее заметных и заживающих не так скоро, боль от которых было гораздо труднее переносить. Лицо Карлы, ее глаза преследовали его. Может быть, теории Аполлонидия верны? Вдруг ее глаза околдовали его? Может быть, ему стоит отправить ее на костер и покончить со всем этим? Ведь никакой яд, никакая лихорадка не могли бы причинить ему большие страдания и боль. У него не было ни советчика, ни духовника. В этом деле он был лишен единомышленников. Единственный человек, чья мудрость, как он чувствовал, могла бы направить его, был заключен в самой темной яме во всем христианском мире. Если существовало такое место, как Гува разума, то Людовико был заточен именно там.