— Обезумевший от войны и обезумевший от любви. А в его случае, еще и обезумевший от власти.

— Он сказал, что вся его жизнь представляется ему огромной ошибкой и он видит во мне способ исправить ее. Чтобы осадить его, я сказала, что люблю другого, и он тут же понял, что речь идет о вас.

— Надеюсь, это была не только военная хитрость. — Он улыбнулся. — Не думайте больше о Людовико. Пусть он вас больше не беспокоит. Думайте только о нашем побеге, если, конечно, удастся вас убедить в его необходимости.

— Я уже убеждена.

— Прекрасно. Только никому ничего не говорите, даже Ампаро.

Она испугалась, что готовится какое-то предательство, и даже остановилась. Улица была узкая и темная. Она подошла ближе, чтобы взглянуть ему в лицо, и сказала:

— Ампаро должна ехать с нами.

Он так оскорбился, что она испугалась еще больше.

— За кого же все-таки вы меня принимаете?

Она хотела извиниться, но он жестом заставил ее умолкнуть.

— Я скорее сам сложу здесь голову, чем оставлю Ампаро. — Он сморщился, не зная, как продолжить. — Нет, давайте уж разбередим эту рану прямо сейчас. Я очень люблю Ампаро, но не так, как люблю вас. Не меньше. Может быть, даже больше. Не знаю, да и кто может измерить подобные чувства? Мужчина или женщина? Я не хочу никого обманывать, но, признаюсь, сам запутался в этом деле. Сердце и чресла не всегда возможно удержать в узде. Вы с нею составляете удивительную пару. Что еще мне сказать? В моем личном списке бедствий эта сложность не входит в число требующих немедленного решения, хотя она, это верно, является причиной всех остальных, потому что, если бы не вы обе, меня бы здесь не было. И если я грешу, то это сущий пустяк по сравнению с прочими моими злодеяниями. В общем, если мы сумеем пережить все наши трудности и напасти и я верну Орланду домой, а вы к тому времени не передумаете, мы поженимся, мы с вами, Ампаро же придется это перенести, и будет то, что будет.

Он ждал, и Карла согласно кивнула.

— А до тех пор я бы предпочел оставить все, как есть. Море и без того штормит, так к чему же еще раскачивать лодку? Вы сможете примириться с этим?

То, что он давал одной рукой, он же забирал другой, но он позволял себе быть таким, каким был, и его прямолинейность будоражила ее. Если она ведет себя как дура, что ж, пусть будет и это. Тело ее ныло, и, не сознавая того, она подняла лицо, и он поцеловал ее в губы. Он привлек ее к себе, заставив подняться на цыпочки, и она ощутила на уровне живота пульсацию его плоти. Желание отдаться прямо здесь, в переулке, охватило ее. Какое-то противоположное чувство сражалось с ним, но горячие губы Матиаса прижимались к ее губам, его руки обнимали ее талию, и у Карлы захватило дух. Она ощутила, как, шурша, поползла вверх юбка, когда он поднял ее, как его огрубелые ладони гладят ее бедра, и внутри ее все содрогалось, и голова шла кругом. Война разразилась внутри ее. Она думала: «Я не стану отказываться от всего этого из страха или ложного благочестия». Она и не чувствовала в душе ни того ни другого, что уже было победой. Но у Карлы имелись иные причины — весомые причины противиться желанию предаться страсти в переулке, словно уличная девка. Если он был готов изменить Ампаро — а он был человек, только что преодолевший залитое кровью поле, и она не станет судить его за это, — то она была не готова. Его пальцы скользнули между ее ног, лаская — «О боже, о господи, боже мой!» — но она крепко сжала бедра и отстранилась. Противясь всем своим природным инстинктам, Карла уперлась рукой ему в грудь. Он сразу же понял, и, хотя глаза его закатывались от желания, он не стал принуждать ее. Тангейзер отступил назад, откинул со лба волосы.