— Матиас!

Тангейзер обнаружил Борса с его дамасским мушкетом за стеной лишившейся крыши лачуги.

— Ты готов к славе, друг, раз уж теперь твои аппетиты удовлетворены?

— Я остался без завтрака, — ответил Тангейзер. — Ты не догадался принести мне какой-нибудь еды?

— Нет, не догадался, хотя твоя порция не пропала. А где девушка?

— Я велел ей отыскать Карлу и держаться поближе к ней, на случай, если потребуется ускорить наш отъезд.

— Поглядим, — сказал Борс. — Вроде бы Мустафа снова поставил форт Святого Михаила на колени. Вон там отряды Пиали. Они подтащили лестницы и веревки к бастиону Франции, но это только для того, чтобы растянуть наши силы. Главный удар приходится сюда.

Борс выстрелил в столпившихся на вершине склона турок, Тангейзер устроился рядом с ним, укрепил свое нарезное ружье на стене и выбрал себе цель. Он увидел, как из дыма, шатаясь, вышел молодой капеллан ордена, он размахивал руками, одежда на нем была изодрана и грязна, словно он только что вылез из-под развалин Кастильского бастиона. Лицо у него было в крови и искажено гримасой абсолютной решимости, какую может породить только крайняя степень страха или состояние религиозного экстаза. В случае с капелланом, должно быть, было задействовано и то и другое, потому что он остановился, пройдя сотню футов — пестрая толпа мусульман была прямо у него за спиной, — и воздел руки к небу, разразившись горькой жалобой, обрывки которой долетали до ушей Тангейзера сквозь общий шум.

— Проиграли! Все мы проиграли! Господь отвернул от нас свой лик! Жатва прошла, лето закончилось, и нет нам спасения! Отступите, молите Христа о прощении!

Подобные слова, произнесенные монахом, стоили целого свежего батальона сипахов Пиали. Моральный дух испанских солдат и ополченцев из крестьян и без того был подорван после того, как их maestro de campo, дон Мельхиор де Робле, был убит выстрелом в голову двенадцатого числа. Ничего удивительного, что передние ряды копейщиков остановились и начали озираться в смущении. Они переглядывались друг с другом, сделавшись глухими к командам, которые ревел старший сержант, и не находили воодушевления во взглядах товарищей. Еще меньше восторга вызывала в них кровавая битва за стену и улюлюкающие толпы, марширующие по трупам их товарищей за стеной. Они дрожали, словно листья на ветру, не решаясь идти дальше.

Тангейзер нахмурился, прицелился в причитающего капеллана и застрелил, попав прямо в крест, нашитый на груди. Пальцы капеллана почти коснулись ног, когда он упал на землю и снова канул в клубы дыма, из которых недавно явился.