* * *

На заливе Марсамшетт царила суматоха, он топорщился лесом мачт и парусов. Из Александрии и Триполи пришли корабли, нагруженные продовольствием. Другие корабли отправлялись в эти же города с грузом раненых. Корабли повсюду чинились и переоснащались. Тангейзер провел полдня, внимательно осматривая побережье, обмениваясь любезностями, благословениями и время от времени непристойными ругательствами с встречавшимися по пути алжирцами, хотя ни разу не возникло нужды хвататься за оружие. После многочисленных бесед и напрасно возбужденных надежд он случайно заметил Орланду: тот отскребал грязь и водоросли от днища галеры. Мальчик был полностью погружен в работу и, во всяком случае издалека, выглядел не хуже, чем прежде. Тангейзер не стал его беспокоить, а продолжил свои расспросы.

Он выяснил, что мальчик теперь является собственностью капитана этой самой галеры, человека с острыми чертами лица по имени Сали Али. Он был из команды великого Драгута Раиса, который умер в тот день, когда Тангейзера вывезли из развалин крепости. Сали был алжирец по рождению, что было в определенном смысле большим облегчением, поскольку самыми грязными и порочными из всех корсаров Варварского берега слыли вероотступники из христиан, такие как сам Драгут. Тангейзер с Сали Али отошли под тень навеса, пили сладкий чай и беседовали. Тангейзер дал ему мельком увидеть вытатуированное на руке колесо, на случай, если алжирца сбило с толку его одеяние; они обменялись комплиментами, и каждый нахваливал доброе имя собеседника, о коем не имел ни малейшего понятия. Затем Тангейзер невзначай обмолвился, что был бы не прочь приобрести себе раба-христианина, мальчика крепкого сложения, и переговоры начались.

Потребовалось два с половиной часа, прежде чем сделка состоялась. Едва ли какой-нибудь европеец из знакомых Тангейзера сумел бы выдержать эту беседу — даже Борс придушил бы Сали минут через двадцать пять. Но для Тангейзера это была манна небесная. Он любил подобные игры — обучился он им с трудом, как обучаются всем любимым играм, у настоящих мастеров с базаров Бейрута, Требизонда и Буйук-Карси, которые смеялись и потирали руки, видя, как он приближается, — и уже скоро Тангейзер понял, что добьется от Сали своего, поскольку корсар попался в расставленную им ловушку: Тангейзер с умыслом держал у бедра нарезное ружье. Сали был, разумеется, не настолько вульгарен, чтобы сразу спросить о ружье, а всего лишь выразил вслух свое восхищение. Тангейзер был только счастлив продемонстрировать, насколько мастерски сделано ружье, какой хитроумный в нем механизм, как выстрел следует немедленно за нажатием на курок и что оружие свободно от примитивных приспособлений вроде горящего куска шнура. Он позаботился о том, чтобы не дать несчастному алжирцу взять ружье в руки. Постепенно Сали убедился, что нарезное ружье не продается — за любую цену, пусть даже она будет гораздо выше стоимости грязного раба-мальчишки. В том и заключалось искусство Тангейзера — создать у собеседника именно такую иллюзию. На это ушли первые два часа; и Тангейзер был счастлив, что сумел это сделать. Настал момент, когда отчаянное желание Сали заполучить себе ружье снизило стоимость Орланду донельзя, и вот тогда Тангейзер предложил попробовать тот опиум, который он привез с собой.