За тонкими стенками шатра пушки грохотали, хлысты щелкали, бесчисленные жестокости записывались в вечные архивы времени. А здесь, внутри, незнакомец, даже имени которого Тангейзер не знал и не спрашивал, заботился о нем день и ночь, словно он был младенцем; и какая бы грубая сила ни вынудила эфиопа взяться за это дело, он исполнял его с безграничной добротой посреди безграничного зла. Тангейзеру казалось, что таких высот человеческое благородство никогда еще не достигало.

* * *

Настал тот день, когда Тангейзер проснулся и понял, без особых на то причин, что все прошло, он выздоровел: ослабевший и исхудавший до костей, он был свободен от всего того, что его мучило. Он взглянул на эфиопа и понял, что тот тоже это понимает. Тангейзер поднялся с постели на трясущиеся ноги и вышел в дневной свет, эфиоп шел рядом с ним. Шатер Аббаса был разбит на холме над долиной Марса, широкой плоской равниной между холмом Скиберрас и высотами Коррадино, на побережье напротив Большой гавани. По всей Марсе были разбросаны лагерные постройки турок — бивуаки, кухни и склады продовольствия — и расползалось пятно полевого госпиталя, где те, кому повезло меньше, чем Тангейзеру, лежали, умирая, под обрывками холстин, под припекающим летним солнцем. Они с эфиопом, пройдя с четверть мили, добрели до края холма и оттуда смотрели на то, что, кажется, было сильно похоже на очертания горы Этны.

Плотное серое облако повисло над прибрежной панорамой полуостровов и заливов, а поднимающиеся струи дыма и следы от пушечных выстрелов образовывали спицы гигантского колеса, включающего в себя мыс Виселиц, крепость Сент-Эльмо, высоты Скиберрас, Сальваторе, Маргарита и Коррадино, где они находились. В центре этого колеса убийственной ярости находились Эль-Борго и Лизола, в свою очередь трещащие и вспыхивающие мушкетными и пушечными выстрелами. Вопль разорвал утро, и легионы султана двинулись через равнину Гранд-Терре, через заваленные трупами рвы, чтобы ринуться на черные от копоти бастионы следующей крепости. Лестницы взмыли вверх, а горшки с греческим огнем и огненные обручи полетели вниз, и кровавая рукопашная завязалась по всему периметру покалеченной стены.

После заточения в лишенной ощущения времени розовой утробе безумное бурление внизу казалось Тангейзеру нелепой галлюцинацией из какого-то иного мира, дьявольской комедией, в которую актеры завлечены обманом.