Людовико поднял на него глаза. Голова у него шла кругом, моменты просветления перемежались моментами непроницаемой тьмы. Он возвысил свой сорванный голос до слышного хрипа.

— С вашего благословения, я хотел бы служить дальше в качестве рыцаря Святого Иоанна.

Ноги у него подкосились, и дель Монте подхватил его. Людовико собрался с силами. Он проследил за взглядом дель Монте и увидел, что его сапоги до самого верха заляпаны мутной жидкостью и свернувшейся кровью. Дель Монте позвал одного молодого рыцаря и велел ему вместе с Анаклето отвести Людовико в госпиталь.

— Что касается вашего введения в Конвент, — сказал дель Монте, — предоставьте это мне.

* * *

Дорогу в госпиталь, переход по понтонному мосту, который дрожал и раскачивался от исхода хромых и искалеченных, — все это он мало помнил. Чтобы быстрее пробраться через толчею, его провожатые колотили налево и направо мечами плашмя. Какая-то неизвестная крестьянка дала Людовико вина из кожаной фляги, он не понял почему. Добравшись до госпиталя «Сакра Инфермерия», они обнаружили там такое смятение и суматоху, что отказались оставлять Людовико одного. Они хотели отвести Людовико в Итальянский оберж, до которого оставалось несколько сотен метров, или еще куда-то — в полубреду он плохо понял. Но когда они развернулись, чтобы уйти, Людовико остановился и высвободился из их рук.

Там, из залитого запекшейся кровью преддверия, он увидел женщину, склонившуюся над содрогающейся окровавленной массой (он понял, что это обнаженный мужчина, которого она прижимает к столу). Ее руки были багровыми до самых плеч. Волосы у нее растрепались и прилипли к подтекам засохшей крови, которыми было испачкано лицо. Но ни это, ни морщинки, прорезавшие от усталости ее лоб, не могли затмить ее красоты или тем более лишить нежности ее лицо. Людовико попытался окликнуть ее, но голос его подвел. Он позавидовал человеку, лежащему на столе. Ревность пронзила его до кишок. И не столько смертельная усталость, не столько его раны, не экстаз и не пережитый его душой ужас, а вид этой женщины заставил Людовико опуститься на колени.

Это была Карла.

Когда последний проблеск сознания ускользал от него и провожатые уронили его на пол, Людовико понял, что до сих пор ее любит, и пропасть, огромная, словно вечность, разверзлась в его душе. Он любил ее, несмотря на годы благочестия и суровой дисциплины. Он любил ее — какую бы опасность это ни представляло для его миссии. Он любил ее с тем же темным отчаянием, которое однажды уже околдовало его разум.