Ле Мас взмахнул алебардой; ее зловещего вида края были недавно заточены. Борс выхватил свой чудовищный двуручный меч.

— Дай Матиасу полукопье, — сказал Борс, — или какой-нибудь из этих замечательных туркорубов.

— Там впереди будет полно оружия, — пообещал Ле Мас.

Когда мужчины собираются ради драки, требуется больше, чем просто усилие воли, чтобы остаться в стороне. Тангейзер подчинился естественному ходу событий, и они пошли за Ле Масом туда, где он принялся собирать после отдыха своих людей. Некоторые пользовались передышкой, чтобы облегчить кишки или мочевой пузырь, они приводили себя в порядок, брали на плечо оружие и проверяли друг у друга, в порядке ли доспехи. Тангейзер оказался в строю рядом с бочонком воды, он влил в себя два полных квартовых ковша. Потом перешел к полковнику, стоявшему во главе колонны. Ле Мас, несмотря на общий шум, продолжал болтать, словно они прогуливались по деревенской улочке.

— А кто остался заправлять вашей таверной, «Оракулом»? Еврей?

— «Оракул» починить труднее, чем этот форт. От него остались одни головешки.

— Как это?

— Инквизиция.

— Значит, на моей совести лежит еще более тяжкий груз. Я рад, что представился шанс попросить у тебя прощения.

— За что?

— Когда я приехал из Мессины, я рассказал брату Жану, Ла Валлетту, что ты за вояка, как ты набирал для меня бывших tercios, ну и об остальном, и он проявил необычайный интерес. А надо сказать, несмотря на все свое благочестие, он обладает острым и расчетливым умом. И следующее, что я вижу, — тебя в его кабинете. Ты возник там прямо как греческий огонь Мустафы — из ниоткуда. Значит, это я виноват в том, что ты сюда попал.

— Для этого потребовалась гораздо большая шайка негодяев, чем ты и Ла Валлетт.

— А в эту шайку входили женщины?

Тангейзер подозрительно посмотрел на него, и Ле Мас захохотал.

— Он спросил меня: «Фра Жан, а он любит женщин, этот человек?» Ну и я ответил… — Он посмотрел на Тангейзера. — А что ты хотел бы, чтобы я ему сказал, а, Матиас?

Он снова захохотал, и Тангейзер присоединился к нему; все, что можно было простить, было прощено; они шли, пока не дошли до конца разломанной стены. И тогда шум в ушах Тангейзера сделался реквиемом дьявола: молитвы, обращенные к Богу на дюжине разных языков, клятвы и проклятия, звон и свист тысяч взлетающих клинков, треск греческого огня и грохот орудий смешивались и неслись к небесам, словно вопли спятивших бесов. Пламя, ярче дневного света, и такое горячее, что могло расплавить медь, пронеслось вдоль строя. Там, где у выстроенного в форме звезды форта обрушился заминированный кусок стены южного бастиона в пятьдесят футов шириной, осталась лишь крутая насыпь. И за гребнем завала посреди зияющей бреши невероятная толпа людей грызлась, как бешеные звери, за право обладать кучей камней. Несмотря на искреннее намерение впредь жить мирной жизнью, не отзываться на призыв Зверя, Тангейзер обнаружил, что в очередной раз оказался на самом дне ямы.