Тангейзер похлопал Бурака, пуская его в галоп.

Он доехал до костра, рядом с которым лежали багровые дымящиеся останки распоротого часового, и к нему метнулись два уцелевших в общей свалке человека. Завидев белый тюрбан Тангейзера, его темно-зеленый кафтан и золотистого монгольского коня, они бросились к нему в слепой надежде на спасение. С виду они походили на болгар или фракийцев. На них не было шлемов, и они вращали глазами, как безумцы. Оба были едва ли не мальчишки. Но, как бы ему ни хотелось проявить милосердие, он не мог допустить, чтобы позже его узнали при других обстоятельствах и в другом месте. Он убил первого одним ударом, схватив Бурака за уздечку; горячая кровь брызнула на грудь коня, и Тангейзер отступил в сторону. Второго он поразил в голову сзади, поскольку, бросив товарища, тот кинулся бежать, как обреченная дичь. Всадники де Луньи прорвались через лагерь, добрались до семи бронзовых осадных орудий, обстреливавших залив, и теперь неслись обратно по взбитому копытами песку. Тангейзер держал Бурака, стряхивал кровь со все еще мокрого клинка и наблюдал, как кровавая работа рыцарей подходит к концу.

Из семидесяти с лишним бомбардиров и заряжающих большинство лежало на земле — кто-то был мертв, кто-то стонал от тяжких ран. Остальные либо пытались бежать, либо молились Аллаху, либо спешили на зов командира, стоявшего под флагом с алым полумесяцем рядом со своей шафранного цвета палаткой. Но, что бы они ни выбрали, исход для всех был один. Рыцари де Луньи на своих взмыленных конях галопом носились по лагерю, уничтожая мусульман до последнего человека. Их оружие и упряжь были испачканы мозгами и запекшейся кровью. Их храпящие боевые кони сбивали людей, топтали черепа железными подковами, хватали за пальцы и кисти рук крупными квадратными зубами. Командира лагеря и его караул проткнули копьями, словно стадо свиней, и, когда взвился вверх захваченный турецкий штандарт, некоторые рыцари спешились и отправились обшаривать лагерь в поисках трофеев и добивать стонущих раненых.

Тангейзер заставил Бурака пройти через этот бедлам. Он наклонился к его шее и прошептал газель — этот конь был нежен и непривычен к висящей над полем боя вони. Пока они приближались к шафранной палатке, мольбы раненых стихали одна за другой, пока единственным оставшимся звуком не стал победный клич. Рыцари, по мрачному обыкновению, радовались столь стремительному уничтожению врага, их широкие улыбки и полные ликования молитвы были обращены к святым, они грубо шутили и посмеивались то над каким-нибудь обезглавленным телом, то над отсеченной конечностью. Но все это не замедляло работы, которую они продолжали выполнять. Они истребили согнанных в стадо мулов, разбили бочонки с питьевой водой. У кромки воды те, кому выпало уничтожать орудия, с энтузиазмом забивали гвоздями запальные отверстия пушек. Остальные катили бочонки с порохом, стоявшие вокруг в огромном количестве, на мелководье, где вскрывали топорами и высыпали содержимое в соленую воду. Мешки с мукой и фураж, провизия из бочонков и сумок отправились туда же, и в итоге море у берега стало напоминать место кораблекрушения. И все это делалось без помощи огня, хотя сжечь все было бы проще. Однако им еще предстоял долгий путь обратно в Мдину, а их было слишком мало.