Космас передал сообщение о первом пражском епископе Титмаре (976—983), что он освящал церкви, возводимые верующими во многих населенных пунктах778 . Если хронист сохранил обороты старой записи, на которую он должен был опираться, следовало бы признать, что это были не те церкви, которые строил князь в городах, а те, что возводили «верующие», то есть в данном случае знать, по-видимому, вне пределов городов. Эта дословная интерпретация вполне допустима; достаточно вспомнить, что зальцбургский архиепископ в 865 году освятил в Панонии множество церквей, принадлежащих Коцелу и его знати779 . Это были, конечно же, небольшие деревянные церквушки, поставленные знатью на их подворьях. Тем не менее они свидетельствовали о распространении среди социальных верхов христианской веры. На этом поприще вельмож догонял и князь: сохранилось сообщение, что Болеслав II возвел и устроил 20 церквей780 . Можно предположить, что к концу X века церквей было по крайней мере в два или три раза больше, чем кастелянских городов, и их число постоянно возрастало.

Другой аспект христианизации демонстрирует позиция чешского населения, в основном пражского, во времена преемника Титмара св. Войцеха, который жаловался римскому папе, что его паства остается во власти сатаны, что в его стране вместо справедливости правит физическая сила, а вместо закона — наслаждения. Пражане впоследствии с обидой отвергли обвинения епископа, утверждая, что им руководит не

241

забота о их спасении, но желание наказать их за зло, нанесенное ими братьям епископа (убитым в Либицах в 995 году)781. Эти слова не соответствовали действительности, поскольку епископ задолго до либицкой трагедии покинул свою страну, опечаленный образом жизни ее жителей. Скорее всего, пражане считали себя христианами, однако вели образ жизни, не соответствующий наказам новой религии, по языческим традициям, от которых трудно было отвыкнуть. Епископ не понимал особенностей этого переходного периода, и отсюда его конфликт с паствой, с «плохими христианами». Он столь рьяно боролся с «несовершенными» христианами, что как будто бы не замечал второго окружения — населения, еще придерживающегося не только языческих обычаев, но и понятий, а нам следовало бы ожидать сосредоточения миссионерских усилий прежде всего на обращении в христианство. Возможно, и эта мысль не была чужда св. Войцеху, коль скоро в 992 году он добился у Болеслава II указа, позволяющего ему, в частности, строить церкви в подходящих местах (ecclesias per loca opportuna construendi)m. Здесь речь могла идти об окраинах, до которых еще не добралось христианство. Обращает на себя внимание то, что указы Бржетислава I («1039»), запрещающие, в частности, (языческие) похороны не на христианских кладбищах, а в полях и лесах, даже не упоминали о гораздо более ярких проявлениях язычества783 , о которых мы узнаем только из указа Бржетислава II, начавшего после вступления на трон (1092) борьбу не только с погребальными обрядами, но и явными языческими практиками. Он сжег в многих местах рощи, в которых народ совершал обряды (in multis locis)m. Так вплоть до конца XI века на окраинах сохранились остатки язычества в его целостном виде, но это скорее был упадок этой формы групповой религии, на что указывает и внезапный поступок князя, уверенного в своем успехе. С XII века сохраняются скорее реликтовые формы отдельных языческих верований как маргинальное явление на фоне господствующей религии, впрочем, они вообще отличаются огромной устойчивостью, переплетаются с христианскими наставлениями. Евгений II, который в своей булле, обращенной к чешскому князю Владиславу (1146), возносил усердие адресата в религиозных вопросах, его борьбу с испорченностью среди духовенства и его отказ от порочных обычаев народа, ни словом не обмолвился о пережитках язычества, хотя в тем-